Забота о ребёнке была бы естественной, а Вера Александровна привыкла делать одолжения. Даже кота не могла завести – чем же тут гордиться? Раз взяла, должна кормить, и никакой благодарности. А вот подруги – это да! Носить им черешню в больницу Вера не была обязана, а, значит, восторгов получала немеряно.
Тюремной камерой и плесенью на Абоянцеву пахнуло в прошлом году, когда в феврале завели уголовное дело. Из-за последней наводки, случившейся как раз во время «павловского» обмена денег, она была разоблачена, уволена из органов и лишь «по состоянию здоровья» помещена под подписку о невыезде. Каждый день по несколько раз ей звонили, проверяли, дома ли. Замордовали допросами и очными ставками с членами той группировки, куда она поставляла сведения.
Следователь куражился, то и дело грозил изменить меру пресечения на содержание под стражей. У Веры Александровны началась бессонница, поднялось давление, совершенно пропал аппетит. Она никак не могла забыть бешеных глаз Всеволода Грачёва – брата погибшего от рук бандитов Михаила Ружецкого. У него остались жена, как потом оказалось, беременная, и девятилетний сын. Довелось встретиться и с матерью Кати Корсаковой – медсестры со «скорой помощи». Девушка была насмерть сбита их же машиной при задержании бандитов в Шувалово.
– Говорили, что вы – замечательный человек! Якобы всё делаете для друзей. Как же вы могли на преступников работать? Ведь люди погибали по вашей вине! Знали, что по вашим звонкам убивать станут. Вот такие святоши хуже всяких грешников, потому что действуют под личиной. Я знаю, что детей у вас нет, и потому вы меня не поймёте. Кто мне дочку вернёт, Катеньку мою ненаглядную? Будьте вы прокляты! Пусть мою жизнь возьмут, только б и вы по земле не ходили!
Так говорила Вере худенькая женщина в чёрном пальто из букле, с норковым воротничком. Она всё время плакала, никак не могла успокоиться – даже после уколов. Вспомнив об этом, Абоянцева вскочила с дивана, подбежала к окну и стала жадно дышать вечерним воздухом. Сирень уже отцвела, но её аромат ещё чувствовался в благоуханных струях, которые затопили квартиру. От него сладко сжималось сердце, и как будто возвращалась молодость.
Тогда казалось, что ни за что не выскочить. Вера вспомнила, как тридцать первого января, на следующий день после гибели Ружецкого, она сидела в кабинете Захара Горбовского, готовая уже ко всему. А вокруг стояли менты и гебисты, жаждущие её крови. Вера им всё высказала, чтобы не думали, будто она боится. Какие же у них тогда были злобные рожи! Всеволод Грачёв еле сдерживался, чтобы не ударить её кулаком в лицо. Так скрипел зубами, что слышно было в другом углу кабинета. А потом продолжал влиять на следователя, устроившего настоящую психологическую травлю одинокой, слабой женщины.
И вдруг – девятнадцатое августа, тот страшный понедельник, когда Вера рыдала около транзистора, положив голову на письменный стол. Она поняла, что её сейчас увезут в тюрьму и уж там-то выместят свою ярость. Сообразив, что терять уже нечего, Вера Александровна потеплее оделась, собрала кое-какую еду и поехала на Исаакиевскую площадь. Там, привычная к походной жизни, она провела три дня среди защитников демократии и встретила победу.
Как она ликовала, кричала, плакала и прыгала вместе с мальчишками среди не убранных ещё баррикад, когда из Москвы пришла весть об окончательном провале путча! Жалела только, что из-за подписки не смогла выбраться в столицу, к «Белому дому». И радовалась не зря – очень много уголовных дел, в том числе и её собственное, в начале сентября закрыли «за отсутствием состава преступления».
