Безделица - страница 6

Папа с хитрым прищуром и блаженной улыбкой выслушал далёкого предка писателя, совершенно не понимавшего, за что дарованы ему были настолько безрадостные дни. Уже на протяжении месяца он высматривал до неприличия стеклянным взглядом, подобно обстоятельному гинекологу, очертания, сильно напоминавшие плод. Это был призрачный плод книги всей его жизни, которая до сих пор не была им написана. В союзе писателей его память почтят вставанием.

В канцелярском магазине Федю почтили оценивающим взглядом, тем, который вселил в мальчика надежду, словно бледная и, как инь-янь, равномерно черневшая ближе к верху, продавщица поняла его намерения и восхитилась ими. Тем не менее, когда родители выбрали для него раскрашенный в яркие мультипликационные цвета, где виднелись почтальон, фальшиво поющая птица, собака, как бы нашедшая у почтальона в кармане не колбасу, а что-то покрепче (этот вывод можно было сделать, посмотрев на всех персонажей – они улыбались так, будто бы произносили слово «апельсин») и кот, чей красный шарф намекал на то, что он джентльмен и никаким из дрянных веществ баловаться не намерен, та же самая продавщица, не дрогнув ни единой кудрей своей благородной – в сочетании с бледным лицом – головы, продала этот дневник! Даже представить себе нельзя, насколько Фёдору было обидно: он был чем-то большим, чем сборник цитат из детских книжек, будучи вырванными из контекста, втиснутых в расписание, как стихотворение мальчика в клочок бумаги.

Так думали и его одноклассники. Близился первый день в школе. Всё, что уместилось в одну оконную раму, перед которой стояла внушительных размеров упаковка овсяной каши с аппетитным – более аппетитным, чем сама каша – нарисованным куском сливочного масла, я постарался удержать в своей памяти.

Когда мальчик сидел на кухне и уплетал овсяную кашу с двумя кусочками в меру солёного российского сыра, дополнявшего сладость самой каши, он смотрел в окно, укрытого продырявленными уже сетками против насекомых. Ему казалось, что там, за небесным занавесом, который вот-вот лопнет, его ждёт жизнь, полная дружеских поединков и вражеских примирений… хотя мог ли он подумать, что там у него будут враги? Надев белую рубашку и серую жилетку, которая сильно грязнила его внешний вид и, вдобавок, была школьной формой в его лицее, он ушёл прочь из отчего дома, прочь от яблонь, сиреней и страшно-дружелюбной собаки по имени Прайд, что вскоре скончалась от опухоли, о которой родители так и не смогли рассказать Феде: получилось так, что одним молочным утром, подойдя к вольеру с целью поздороваться с Прайдиком, мальчик его не обнаружил. Тогда мама с полными искреннего сострадания, прижимавшегося щекой к Фединому нутру, глазами сказала о том, что Прайдика не стало. Как бы то ни было, сейчас Федя и думать об этом не может. Я и сам не мог до этого момента, но мне кажется необходимым почтить память первого в жизни пса не вставанием, а поклоном. Итак, Фёдор, будучи уверенным в своих силах мальчиком, нехотя положил свой дневник на парту. Тут к ней подошёл в удивительно-чёрном жилете ученик с пухлыми щеками, закрывавшими порою небо, и печальными глазами, шептавшими о том, что теперь уже новый знакомый совсем не знает своего настоящего и совсем не помнит о том, что происходило в недавнем для каждого из мальчиков детстве. Отметив, что дневник у Феди «позорненький» (хотя дневник у альт-скрипичного голоса был, если мне не изменяет память, болотным), мальчуган представился. Его звали Сашей. С этого момента завязался прочный, полный и дружеских поединков, и вражеских поражений, союз. Союз этот, невзирая на свою прочность, был бесплодным, как и многие детские союзы (скольких я называл своими друзьями, и сколько рассеялось с новым восходом солнца!), примерно до восьмого класса, когда мы открыли в себе творческие способности и в этом недолговечном состоянии приняли твёрдое решение стать музыкантами. Не стоит и вспоминать о том, что, хотя мы верили в своё искусство и, как никто другой, осознавали свой дар, даже самые тихие и осмеянные судьбой ученики нашей школы делали объектом для насмешек уже нас, ведь наша музыка не отличалась ни изобретательностью, ни глубиной, ни даже клеймом посредственности – это была просто музыка, современная навсегда ушедшей малой секунде. В эту же пору мы, несмотря на все разногласия, разделили одну на двоих историю, всё же происходившую порознь.