Когда Нуронг помогла ей подняться, она продолжала: «Муж хочет расстаться со мной, потому что меня ненавидит и винит в смерти сына. Жалеет, что пошёл у меня на поводу лет десять назад. Самое страшное, что он прав. Сыну было бы легче, если бы он вошёл в общество ровесников в два-три года: в это время у детей ещё нет критического мышления и своего мнения – они принимают всё то, что им дадут, расскажут или покажут. Для них неважно, похож ты на них или не похож: они вообще об этом не думают. Чем раньше бы мы отпустили мальчика в свободное плавание, тем лучше было бы, хотя легко бы ему не стало. Я же силой выбросила сына в давно сформированный коллектив людей, стоящих на трудном рубеже взросления, где каждый занимает своё место в соответствии с личными качествами, способностями и заслугами. Они и так переосмысливают многое, низвергают вчерашние авторитеты. А принять моего сына – для них уже слишком. Это было равносильно его добровольному походу на казнь: его долго пытали, а затем он казнил себя сам.
Сохранив ему жизнь, я была обязана сформировать круг его общения в бессознательном возрасте. Моё упрямство привело к трагическому концу; может быть, ровесники сына, с которыми он бы познакомился в два года, общались бы с ним и потом по привычке, из жалости, не воспринимали бы сына как урода, зная его с самого раннего детства. Я упустила столько лет, причём осознанно… Я знаю, как сильно виновата! Но я люблю своего мужа; зачем он так со мной?! Я привезу его сюда; поговорите с ним о том, чтобы он постарался простить меня. Чтобы он не уходил. Но должна Вам сказать, что мой муж – неверующий. Но это же не имеет значения! Только Вы переубедите его. Поговорите с ним, пожалуйста, Вы же особенная!» – посетительница поцеловала ноги Нуронг.
– Прекратите немедленно, – сказала Нуронг морализаторским тоном, – и не рассчитывайте на мою помощь. Если у Вашего мужа хватит ума, он простит Вас, потому что Вам тоже тяжело. Но если он неверующий, беседовать с ним не собираюсь! От этого не будет никакого толку!
– Я умоляю Вас! – взмолилась женщина и мёртвой хваткой вцепилась в рясу Нуронг. Это был крик души.
– Нет! – непреклонно ответила духовный лидер.
– Но, может быть, Вы отпоёте моего сына?
– Вы в своём уме?! Он самоубийца!
– Чтобы Вы поняли, как тяжело ему было жить, я покажу Вам его фотографию.
Женщина протянула снимок; не глядя на него, Нуронг продолжала читать мораль: «Если смотреть на это объективно, то нет Вам прощения. То, что выпало Вашему ребёнку, он должен был вынести – от начала и до конца, а Вы посмели препятствовать этому! Вы должны были приучать его, что не только Вы заботитесь о нём, но и он обязан проявлять понимание к другим людям, пусть он и не такой, как все. Вы же тринадцать лет создавали особенный уход за ним, вращались вокруг его интересов, как Земля вокруг Солнца! Вы начали убивать его с самого рождения!»
– Да посмотрите же! – попросила женщина в последний раз.
Нуронг шарахнулась в сторону, а лицо её исказилось гримасой: на фотографии, на человеческих плечах, была самая настоящая волчья морда.
«А знаете, Вы зря не усыпили его, – брезгливо сказала Нуронг, – потому что это не человек, а животное!»
– Это человек! – крикнула в отчаянии несчастная мать. – Он думал, как человек! Воспринимал всё, как человек, и был очень умным!
– Знаете ли, милая моя, – как ни в чём не бывало ответила Нуронг, – такая кара просто так с неба не падает. Не может человек породить зверя. Уходите отсюда! И Вы, и Ваш муж – от сатаны! Дьявольское вы отродье!!!
