Я склоняюсь над бумагой и быстро набрасываю контуры будущего дерева-великана.
– Блин, вы серьезно? – вдруг цедит Тисецкий. – Вы правда без вопросов станете участвовать в этом балагане? У вас вообще, что ли, самоуважения нет?
Вздрогнув, я поднимаю на него глаза.
– Чего вы от меня хотите?
– Зачем вы вцепились в карандаши? Ностальгия по детскому саду?
– Мне совсем не сложно выполнить задание психолога.
– Но оно же бредовое!
– С чего вы взяли? Вы тоже психолог?
– Нет, – чуть помедлив, отвечает он. – Я краснодеревщик.
– Ну так и не вам судить, бредовое задание или нет.
Шумно выдохнув, Тисецкий встает, подходит к окну.
Я на секунду прикрываю глаза, чтобы подробней вспомнить поручение психолога. Она вроде бы говорила еще что-то про философию, которую мы транслируем. Видимо стоит добавить на ветки плоды, да побольше. Типа я питаю Люську собственной мудростью по полной программе.
Я быстро пририсовываю к дереву всякое разное: яблоки, груши и даже апельсины. Начинаю все с энтузиазмом раскрашивать. Тисецкий возвращается на диван, залипает в телефоне. Я стараюсь на него не смотреть, чтобы не отвлекаться.
Тоже мне бунтарь! Рисовать ему, видите ли, лень и не хочется. Сейчас психолог вернется и выдаст ему негативную характеристику. Даже хорошо, кстати. Пусть уже отвлечется от меня и моих семейных проблем. А то заладила тут: «вы не отошли от развода, вы такая напряженная, ко-ко-ко».
В животе у меня почему-то все сжимается и дрожит, во рту пересыхает. А что если психолог отчасти права? Что если Люсю на самом деле нервируют мои попытки устроить личную жизнь? Ворот свитера снова начинает меня душить. Я оттягиваю его пальцами, закусываю губу.
Вообще, дочь часто говорит, что хорошо бы мне снова выйти замуж. Но, может, она это в шутку, а в глубине души совсем не рада моим новым знакомствам. Хорошая мама, на моем месте, наверное, отложила бы свидания, пока у дочери все не наладится.
Я представляю, как пишу Марку, что пока не готова к отношениям. Стержень карандаша, которым я крашу листья, противно хрустит и отлетает в сторону. Наверное, я слишком сильно надавила на карандаш.
Украдкой вздохнув, я ковыряюсь в коробке, надеясь найти новый – точно такой же. Как назло, других зеленых там нет. Точилки тоже не видно. Ну класс! И как мне докрашивать рисунок? Оранжевым, что ли, оставшиеся листья замазывать? Типа я уже немолодое дерево, типа совсем скоро осыплется с меня листва. Буду стоять седой и одинокой, а злой ветер станет трепать и ломать мои ветви. А потом меня вообще какой-нибудь молнией бахнет. Если ты дерево-одиночка, каждый ураган способен смести тебя с лица земли.
Так, стоп! Что это у меня в голове за чепуха? Прямо какие-то поэтические фантазии. И все из-за этого дурацкого рисунка. Тисецкий прав, у психолога не все дома, не стоит принимать ее нелепые задания всерьез.
Я закрашиваю оставшиеся листья голубым, потом прохожусь поверх него желтым. Получается весьма сносный зеленый. Полюбовавшись, я начинаю раскрашивать кору.
– Ладно, уговорили, – вдруг брякает Тисецкий и резко дергает столик к себе.
Стержень коричневого карандаша у меня в руке проезжает через весь лист, оставляя под собой уродливую полоску.
– Что вы, черт возьми, делаете? – кричу я.
– А какого фига вы себе весь столик захапали? Делиться надо.
– Вы мне рисунок испортили! Вот, полюбуйтесь! – Я тычу пальцем в коричневую полосу. – Вы мне все изуродовали.
