Ну ничего они больше не сделают. Она лишь посмотрит кинцо, почитает беллетристику, поучит экзаменщину и спать. А. Еще подружкообщение пообнимает, как игрушку. Не более. Ничего серьезного.
А он? Ну он так же. Пойдет поиграет, поразговаривает со знакомыми и близкими, на ночь почитает и спать.
Поэтому я предлагаю рассказать их доисторию. Чтобы ясно было. Выпущу так сказать цветы прошлого на бис. Выдернем гвозди из деревяшек летописцев.
Читаешь что?
«сего могло не взорваться
от отсутствия вопроса
читаешь что?»
Какая-то поэма от соавтора.
Год назад. Сколько слез было выронено из корзинок глаз ввиду порванных коленей. Сколько поцелуев на бетоне оставляли эти раночки. Знал ли наш определенный, что скоро плакать будет от сердечных пороков? Нет, конечно. Тогда он сходил с ума от Лавкрафта.От его временных остановок и парадоксов, от его Ктулхах и Азатотах. От его прошлых и ведьм. Красиво ему было тогда. Не читал тогда о любви. До вопроса – читаешь что?
Обычный как хлеб беленный день, он – неопределенный, в рубашке и с книгой наперевес. Она – незнает «никто», откое, в блузке, в черных штанах (то ли брюки, то ли спортивки), накрашенная неопределенно, но красиво, деконструктивно, читает что-то про шизоидов и их патологическии зависимости от плоти.
Все бы ничего, ничего не было бы коль ни эта книга, этот кирпич бумаги. Такой оказывается крепкий в нынешнем нашем теле. Почти вся несущая стена. Книга Говарда Лавкрафта.Сборник его произведений. Там и Зов Ктулху, и про ключи, и про прошлое и нынешнее. И этот жемчуг жизни растворяется в пену дней и в глаз нашему тельцу. Щипит.
– Читаешь что? – и улыбка крошится из ныне некоего тельца.
– Лавкррафт- чуть картавя скрипит тело.
И все.
Могло быть все.
Он всегда был одиночным по идеям и вкусам. И нужен был ему товарищ. Он в ней увидел товарища. Не знал он ничего об этой любви. Без волнений спросил о ее вкусах в литературе и полилось. Честно я бы рассказал все – но тело, в чьей голове я, потом меня задушит, насмерть. Для культуры смерть мысли дневной – смерть всего.
Болтает он, болтает с ней по социалистическим бортам «Интернета» и бац. Даже не бац, а кряк. Более фатально и вечно. Влюбляется.
Знал ли он это? Нет. Но потом узнал у Байрона, Шекспира и так до Лимонова. Там он вычитал про любовь. Про ее палачевскую силу, и кулак растящий боль, и страдание. Потом приглашал на встречи. Боялся. Он писал стихи про нее. Там сносно еще. Сейчас он пишет не так. Страшнее и фашистски.
И в один день он напивается силой ее слов и признается в любви. Она на это ему странно отвечает и кажется вот конец их общей поезде по Сан-Франциско. Но нет. Господина забыли закопать.
Вскоре и она пишет стишок про него. Про его слабую любовь и робкость. А он про то, что скоро все будет хорошо и они снова будут вместе. Круто. Круто завернул ангелам шею, и она его приглашает поговорить в свободные дни, обсудить жизнь. Говорят, и снова вместе.
Далее по мелочам – он пишет ей поэму. Она позволяет ему себя обволочь плутами рук. Он в невероятном приливе страсти задумывается писать что-то. После одного четверга. После посещений домов. После стольких слов ему непонятен механизм работы их корабля. На чем он движется ясно, а как? Он определенно хочет любви, внимания, хочет все понять, поговорить с ней. И вскоре собирается отдать это, но боится. И слава Господу, что боялся. Потом уже не слава.
