– Я видела твой взгляд. Что случилось?
– Потом расскажу, – прошептал он.
Тарелки убрали, чтобы Анни и Розлин могли отправиться на второй завтрак с почетной гостьей.
Стивен к этому времени уже поднялся с кровати. Он, как всегда, явился к столу в крахмальной рубашке, свитере и серых фланелевых брюках. На тот случай, если все-таки будет созвано заседание совета директоров.
– Все ищешь обезьянок? – спросил он у Рейн-Мари, получив кружку кофе.
Она пересела к печке в дальнем конце кухни и склонилась над большой картонной коробкой.
– Oui.
– И какой счет? – спросил он, присаживаясь рядом.
– Пока пятьдесят семь.
– Ну и странности у человека – коллекционировать обезьян, – сказал Стивен, поглаживая своего крысундука Грейси.
– Хотела бы я думать, что это самое странное из человеческих занятий.
Дослужившись до старшего архивиста Квебека, Рейн-Мари недавно решила уйти на пенсию и заняться консалтингом.
Сейчас она, выполняя заказ одной местной семьи, просматривала архив недавно умершей женщины. Та оставила детям наследство, не отвечавшее их ожиданиям: разваливающийся старый дом, множество коробок с одеждой, бумаги, всевозможные безделушки и совершенно неожиданную коллекцию. В ней были собраны обезьянки всех видов и мастей – куколки, открытки, мягкие игрушки, рисунки, раскраски… Все это лежало в коробках на чердаке.
Но гораздо бо́льшая коллекция обезьянок была нарисована от руки на всевозможных документах. Эту загадку Рейн-Мари надеялась разрешить.
– Есть что-то ценное? – спросил старый финансист.
– Пока не попалось, – сказала она, держа изъеденную молью игрушечную обезьянку за ухо.
К жене и крестному подсел Арман с папкой в руках.
– Значит, так, – отрезала Рейн-Мари, – прежде чем ты с головой уйдешь в работу, расскажи-ка, почему ты переглянулся с Жаном Ги, когда мы говорили о Хании Дауд?
– Это означало, что, если Анни и Розлин надеются увидеть святую, их ждет разочарование.
– Почему? Что она собой представляет? – Когда он не ответил, ее глаза посерьезнели. – Чудо, что она вообще осталась жива, – с пониманием вздохнула Рейн-Мари, – и что собственную боль поставила на службу добру. Неудивительно, что она… – Рейн-Мари подыскала подходящее слово, – трудная.
– Oui, – сказал Арман. – И не только. Она определенно травмированна и, вероятно, неуравновешенна – в том смысле, что ясно различает зло в этом мире, но не имеет понятия о добре.
Впрочем, в проницательности Хании Дауд не откажешь, подумалось Гамашу. И если она не смогла прочитать его мысли, то разглядела сквозь трещины боль его разбитого сердца.
«Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь»[41].
Интересно, подумал Арман, поняла ли Флоранс эти слова из «Маленького принца»?
Сам он в детстве не уловил их скрытого смысла. И, только повзрослев, понял, насколько они правдивы. Теперь он думал о Хании Дауд и о том, что она увидела. Своим собственным разбитым сердцем.
– Ах, еще одна из святых идиотов… – протянул Стивен. – Она не первая. Полагаю, большинство святых были идиотами, а? Да что там, даже в наших краях она не была бы первой.
– Вы не о себе говорите, Стивен? – спросила Рейн-Мари. – Потому что, по крайней мере по мнению Рут, к вам применимо только одно из этих слов.
– Правда? И ты доверяешь суждению сумасшедшей женщины, которая повсюду таскает с собой утку? И относится к этому существу как к своему ребенку, – верно я говорю, Грейси? – Он чмокнул крысундука в усатую мордочку.
