– Нет. Рыжий настаивал на том, что это моё имя.
– Вы имеете в виду своего брата – Паскаля?
– Я имею в виду, что видела его в первый раз.
Тишина падает на плечи присутствующих. Старикашка оборачивается на врача, который таки оторвал взгляд от носков ботинок и принялся рассматривать её. В ярких глазах сверкает суровое отрицание, желваки напряженно заходят за скулы, мол: «Только попробуй вынести не тот вердикт. Только попробуй!».
Она видит задумчиво-покачивающийся затылок старика. И задумываться не надо, на какой беззвучный вопрос они пытаются найти ответ: действительно ли её рассудок повреждён?
Хочется заорать во всю глотку: «Нет!». Каждому атому жизненно-важно доказать – она не больна, в порядке, правда, в полном порядке. Но… почему тогда вся жизнь для неё, по иронии судьбы, началась с трупов и огня? Почему жажда насилия и убийства впивается в глотку не хуже, чем сталь наручников в запястья?
– Эсфирь, расскажите, пожалуйста, ещё раз – что Вы помните?
Она сглатывает слюну, хотя в пору плюнуть в лицо вновь повернувшегося старика. Пятьдесят два раза. Этот вопрос она слышала пятьдесят два раза и сорок девять из них сдерживала агрессию в сторону интересующихся.
Что она помнит? Запах крови, землю под ногтями, столпы пыли, адскую боль в сердце и странные цветки, размазанные в кашу из голубых и зелёных пятен. Последнее ещё со второго раза списали на зрительную галлюцинацию. Она видела два трупа: мужчины и женщины. Много позже ей расскажут про семейную пару. И про то, что она стала причиной их смерти, спалив заживо в собственном доме.
«Зверское ритуальное убийство» – будут орать газеты, посты в Интернете и ведущие программ в телевизорах; «ведьма» – так станет звать каждый в тюрьме, куда её запихнули в самом начале, не удосужившись вообще в чём-либо разобраться. А следовало. Хотя бы потому, что она понятия не имела зачем это сделала. И сделала ли. Боже, да она всего несколько недель назад смогла увидеть собственную внешность в отражении зеркала. Уяснила одно: кличка говорит сама за себя и, наверное, только в этом и скрывается правда.
– Пятьдесят три, – лениво отзывается она.
Хуже уже не сделать. Да и куда хуже? На протяжении нескольких месяцев в голове витает кромешная пустота. Ей и имя то сказали полностью лишь в зале суда. Да такое глупое, что она даже рассмеялась. И кто только мог так поиздеваться? А издевательства в её жизни были добротными: сначала неконтролируемые звери-полицейские, считающие её дьяволом во плоти; затем нескончаемые допросы, крики, наручники, её агрессия; суд и невыясненные до конца обстоятельства, что привели к пожизненному сроку в тюрьме с особо строгим режимом. Усмехается. На вопрос о том, есть ли у неё возражения, она спросила: «Это потому что я – рыжая?». Признаться, возражений было вагон, да только смысл от них? Если кто-то ставит себе цель закопать другого заживо, то имея обширный запас денег, лопата и собственные усилия не понадобятся.
Дальше заключение. Драки, карцер, шрамы и синяки от дубинок на спине, круговерть стычек и, наконец, пик душевной агонии – убийство. В этот раз она запомнила каждую деталь раздробленного черепа, кровь, размазавшуюся по стальному столу и непрекращающийся собственный смех. Тогда она подумала, что и в правду могла запросто спалить несчастных влюблённых заживо, а, может, и расколоть их головы перед этим или даже разрезать кожу, пока те корчились от боли. Слишком привычное и спокойное чувство поселилось где-то в области солнечного сплетения: будто она не раз проворачивала такое, а тело только доказывало теорию отточенными движениями. И снова разбирательства, карцер, пересмотр дела, побои и десятки коллоквиумов в разнообразных психиатрических клиниках. В этот раз –
