Вероятно, этому поспособствовала одна некрасивая история в самом начале учебного года. На большой перемене я вышел в школьный двор, довольно просторный и зелёный. Меня как-то неожиданно окружила группа одноклассников, которых я едва успел запомнить в лицо. Один из них, упитанный паренёк с низким лобиком и короткой чёлкой, наступил мне на носок начищенного штиблета своим говнодавом.
– Не люблю пижонов, – сказал он без выражения. – В нашем классе их не любят.
Я вспомнил двор на Стромынке, выдернул ногу, отступил на шаг и провёл «двоечку». Тренер Савкин был бы доволен. Левой без замаха – в подреберье, чуть выше печени, а прямой правой – в подбородок. После такого удара в кино люди падают на спину и картинно задирают ноги. Не верьте, это режиссёрский фуфель. После грамотно проведённого прямого в подбородок человек хлопается на колени и некрасиво заваливается на бок… Паренёк впал в тяжёлый нокаут, и его пришлось приводить в чувство нашатырём. Меня пригласили к директору школы, который поинтересовался, сможет ли он в ближайшее время побеседовать с моими родителями. Пришлось директора огорчить: родители только через месяц должны были вернуться из экспедиции.
– Но кто-то же за вами присматривает! – сказал директор, пучеглазый как филин.
– Я сам за собой давно присматриваю, – сказал я, понимая, что терять нечего. – И туфли чищу сам. Поэтому и не люблю, когда на них наступают.
– Ну… вы же могли объяснить… словами!
– Поздно, – сказал я. – Словами тут уже не поможешь.
– Ещё такой инцидент… Еще раз! Придётся ставить вопрос… о пребывании.
Потом я узнал, что упитанный паренёк был сыном какого-то районного начальника. Инцидентов больше не было. Удивительно, но в жизни мне ни разу не пригодилось умение бить людей по лицу. Одноклассники старались не замечать меня, а я платил им той же монетой. Иногда я катался на Преображенку, к девочке Кате, иногда она приезжала ко мне в гости. И все, как говорится, были счастливы.
Не хватило мне запала. И не только мне – целой стране. Когда Леонид Ильич въехал в Кремль, я только пошёл в школу, а когда его вывозили из Кремля, я уже закончил университет, был взрослым человеком. Сейчас по-разному вспоминают восемнадцать брежневских лет: застой, запой, стабильность, настоящий социализм. Я же думаю об этом времени, как об эпохе без запала.
Дылда-комсорг окончил МГИМО и женился на Евдокии, которая училась в индустриальном техникуме, стала специалистом по женской одежде, но ни одного дня в ателье или на фабрике не работала. Молодые поехали в Бирму, где бывший комсорг за несколько лет потихоньку спился. Его хотели выгнать из славной когорты советских дипломатов, но Евдокия, пооббивав высокие начальственные пороги, выпросила для мужа прощение и отправилась за ним в Африку. Едва они приехали в крохотную экваториальную страну, как там началась гражданская война. Бывший комсорг нелепо погиб в случайной перестрелке на улице. Евдокия рассказала мне это, когда мы неожиданно встретились в Москве у общих знакомых. Она сильно расплылась, много курила, потягивая необыкновенно липкий абрикосовый ликёр, и строила глазки всем без разбору…
В выпускном классе я твёрдо решил стать искусствоведом, а не графиком.
Именно в последний школьный год я обошёл все московские художественные музеи, побывал на многих выставках и понял: большого художника из меня не получится. Для этого нужно работать двадцать пять часов в сутки. Привычный к труду, я не был готов, тем не менее, к каторжному подвижничеству. То есть молодым, если не сказать юным, я понял: нельзя удовольствие превращать в работу, лань вдохновения не потянет телегу с кирпичами – тут нужна ломовая лошадь. Становиться лошадью тоже не хотелось.
