Она внимательно следила за реакцией Алексея Константиновича. Полагала, что если он замешан в смерти Оли и Танюши, то обязательно себя выдаст хоть чем-то. Но тот и глазом не моргнул.
– Вот только я не представляю, кто и зачем это сделал, – негромким голосом продолжала Бельская. – Все дни до случившегося мы оставались друг у друга на виду. Вместе ходили на учебные занятия и прогулки. Вместе кушали и пили одно и то же. Не знаю, – прошептала она, чувствуя, как в животе поднимается знакомая липкая волна страха. – Просто не понимаю, как вообще подобное случилось.
Она в бессознательном порыве прижала руки к груди.
– Что с вами? Вам нехорошо?
Он было дёрнулся к ней, но Лиза отступила на шаг. Даже не подумала, что Эскис – врач и может оказать ей помощь.
– Мне теперь всё время нехорошо, Алексей Константинович. Я беспрестанно размышляю о том, как они погибли. И кому могли помешать настолько, чтобы… чтобы кто-то решился на нечто столь чудовищное. – Сказав это, Бельская испытала облегчение.
Словно бы давно ожидала беседы с человеком, который посмотрит на неё вот так, с пониманием и ответной болью во взоре, и не велит прекратить вздорные речи, потому что все воспитанницы в Смольном пребывают в блаженстве и безопасности.
Эскис принёс ближайший к ним стул и поставил его возле девушки.
– Присядьте, Елизавета Фёдоровна. – Он глядел участливо, даже пристально, но прикоснуться не смел. Просто встал напротив неё возле рояля. – А скажите, что за птица эта ваша Свиридова?
Лиза плавно опустилась на стул и в недоумении воззрилась на мужчину снизу вверх.
– Известно что, – тихо проговорила она. – Исполнительная, строгая, внимательная, заботливая особа. Немолодая. Не склонная повышать голос. С нами по обыкновению бывала терпелива, даже когда мы становились несносны. Родителей наших с самого нашего поступления в институт искренне уважала и того не скрывала. – Бельская медленно моргнула. – В толк не возьму, вы что, на Анну Степановну думаете?
Молодой врач рассеянным движением пригладил волосы. Кажется, не мог решиться, стоило ли ему, едва ли не вдовцу, вдруг делиться подозрениями с совершенно посторонней юной особой.
Лиза уж точно на его месте открывать своё сердце не спешила. Про пропажу дневника, свои опасения и внезапно заработавшие антикварные часы она умолчала умышленно. Не смела довериться никому. Особенно человеку, которого подозревала.
– На Анну Степановну, – руки Алексея Константиновича опустились вдоль тела, когда он принялся перечислять: – на Петра Семёновича Ермолаева, на прочих смолянок и их классных дам. Даже на Наталью Францевну и на вас, любезная Елизавета Фёдоровна, уж простите. Не глядите так на меня, – он пожал плечами и отвернулся к окну. – Вдруг между вами четырьмя вышло разногласие, о котором никто более не знал? Одна из вас совершила непоправимое в нервическом порыве, а её родитель прикрыл правду, щедро заплатив кому нужно? Или же вовсе вовлечено совершенно стороннее и весьма влиятельное лицо, которое покушалось лишь на Ольгу Николаевну, а Татьяна оказалась случайной жертвой? С кем Сумарокова водила знакомства? Состояла ли в переписках? Не знаете? – Нажим в его голосе быстро сошёл на нет, когда он вновь встретился взглядами с Лизой. – Да не глядите на меня так, будто сейчас в обморок упадёте. Погодите, у меня, кажется, нюхательная соль была при себе.
Он принялся хлопать себя по карманам. В нагрудном отыскал крошечный пузырёк и откупорил пробку. Протянул его Лизе, но девушка сердитым движением отвела его в сторону, не позволив даже приблизить к своему лицу.
