– Вы сможете уйти. А ваш друг сможет остаться.
Энди прочитал. Он долго читал и стал серьезен.
– Тут много неподходящих букв, – сказал Энди. – Знаете, ребята, это главная беда: много неподходящих букв.
Упала пауза, и, пока молчали, Энди медленно опускал и поднимал ресницы.
– Подождите немного. Надо собраться с мыслями. Можно жахнуть чего-нибудь? Может, музыку включите? Какой-нибудь рок.
– Здесь не филармония.
Энди улыбнулся и откинул голову.
– Жаль. Я хотел, чтобы было немного иначе. Ну что ж. Отвяжите мне правую руку.
Энди кашлянул, размял кисть, оттопырил средний палец и медленно, с удовольствием произнес:
– Хуй соси, сатана, моя душа подороже!
6. Однажды в комнате было только одно окно, заколоченное досками.
У окна стоял чин.
– Вы надолго сядете или совсем умрете, мужчина, – сказал чин.
– Все может быть, гражданин начальник, – сказал небоскреб с человеческими глазами.
– Я вам не начальник.
– Кто же вы?
– Так… человек.
– Гражданин человек, я бы поспал.
– Дерьмо. Я принес кое-что. Читайте.
Небоскреб с человеческими глазами взял и начал.
Когда у Зацовера умерла жена, он пошел по улице.
– Ага, – сказал он. – Ага. Скоро лето. В белых и золотых тряпках девушки побегут. Голые ноги, голые животы. Могу теперь трогать животы. Могу быть заново, со второй попытки счастлив.
Зацовер ударился о здание, по большим глазам потекла кровь.
– Хватит, – сказал чин, – это стихи. И вещественное доказательство.
– Это никак не стихи. Вы ничего не знаете. Это моя жизнь, гражданин человек. Наверно, я совсем обессмыслел, из раза в раз рассказывая историю своей жизни, но я не вижу, чтоб какая-то другая история имела хоть корку смысла.
– Хватит.
– Да я уже закончил, спасибо, – сказал небоскреб с человеческими глазами. После этого его снова стали называть Зацовером. – Все хотел упомянуть, что один мальчик любит одну девочку, да не вышло. Запротоколируйте.
7. Красная белка села в какую-то машину, ударила кулаком в руль и включила музыку. Сумасшедшие пели очень тонкими голосами. Мотор гудел, в багажнике болтался чемодан денег, мимо двигались палки и полоски.
– Ну ладно, суки! – сказала красная белка. – Не конец.
Красная белка ехала далеко, от нее пахло водкой, машина виляла, позади был город, в котором ничего не осталось живого.
8. – Здравствуй, дядька Витька, – сказала Таисия, поклонилась в пояс пустому кинозалу и заплакала. – Я дура, дура, дура, вылезай. Какой из меня ангел. Какая из меня белка. Какая из меня женская роль второго плана.
Зал молчал. Вполсилы трещали лампы. Таисия поставила чемодан и села рядом.
– Я посижу тут у тебя. Сто лет буду сидеть, пока не вылезешь. Ничего не выходит. Все какой-то набросок. Все чушь и бардак.
Зал молчал.
– Значит, так. Я расскажу тебе, как дальше, и если смолчишь, значит, так и будет. А остановишь мне язык, так упаду и покаюсь. Значит, так. В городе все клали новые дороги поверх старых. Впрочем, на севере работала банда больных, которые сдирали намордники с белых собак. На юге возник маньяк, он целовал маленьких девочек в висок и отпускал их с миром. В магазинах хозтоваров кончились наручники. В пруду нашли тело человека в истлевшем мундире, со следами балалайки на голове. Я все правильно поняла?
Зал молчал.
– А дальше напролом, – сказала Таисия. Поклонилась, перекрестилась, красиво нагнулась за чемоданом и пошла.
9. Не, не конец.
