В какой-то момент показалось, что я так и не найду то, что искала. Бумажки стремительно заканчивались, а из гостиной теперь доносился какой-то подозрительный гул, и он медленно, но приближался. Когда в коробке из-под обуви оставалось всего-то три листка я, наконец, нашла его – ритуал на изгнание. Облегчённо вздохнув, прижала заветный листок к себе. Хотела прочитать, что на нём было написано, но что-то подсказало: сейчас этого делать не нужно, и потому спешно сунула бумажку в карман халата. Скинула разбросанные записи в коробку и пнула её обратно под кровать. Не прошло и двух секунд, как дверь спальни раскрылась, и я закричала, потому что кричал и Артур. Тот трубный звук, похожий на гул, как оказалось, вырывался из горла малыша. Он стоял в дверном проёме, закинув голову назад под углом в девяносто градусов. Рот его был широко раскрыт, а над лицом его, словно стая диких пчёл, летали бабочки, то влетая в рот, то вылетая обратно.
– Не бойся его, – успокоил меня голос матери, – он и сам не знает, как сильно страдает.
«О чём ты говоришь, Ута!? У него же сейчас башка отвалится!» – мысленно прокричала я, а потом увидела, как бабочки, неспешно кружась, стали залетать к нему внутрь. Ещё через минуту голова его с треском позвонков вернулась на место, а мальчик как ни в чём не бывало сказал:
– Всё. Время вышло. Я больше не могу ждать. – Секундой позже он подошёл и коснулся моей руки.
Очнулась я уже в машине. Что это была за машина, непонятно, но выглядела так, как выглядит старое разбитое Вольво. Последнее, что я помнила, было сильное ощущение жжения как раз в том месте, куда меня ужалила псевдобабочка. Рука и сейчас горела от ожога, но боль была меньшим из того, чего мне следовало опасаться на данный момент. Машина стояла припаркованной на какой-то незнакомой улице с высаженными вдоль неё акациями, густо цветущими в это время года. Где-то неподалёку громко лаяла собака. Я увидела женщину, копошившуюся на своём участке, что смотрела на меня с грустными припухшими глазами. Она махала мне рукой с зажатым в ней букетом каких-то красных цветов, перемешанных с травой. Махала по-приятельски, словно рада была моему появлению.
Как я оказалась здесь? Когда переоделась? Теперь на мне вместо неряшливо надетого халата был зелёный кардиган и чёрные джинсы. Мальчик сидел позади меня, увлечённо играя какой-то бумажкой, из которой он соорудил самолётик. С бумажкой?! Я вдруг внезапно вспомнила, как спрятала листок с ритуалом в халат. Нет. Не может быть. Неужели я лишилась единственного шанса избавиться от мальчонки? Затаив дыхание, медленно опустила руку к карману, стараясь не привлекать внимания Артура, и нащупала в нём сложенную пополам грубую бумагу. «Слава богу», – выдохнула я, – что бы он со мной ни сотворил, это всё же не отключило мою способность мыслить здраво. «Ничего, ничего, – подумала я, – при первой же возможности испытаю на нём ритуал, а пока просто буду делать то, чего он требует».
Книга лежала раскрытая на соседнем сидении. Как и продукты, закупленные вероятно мною же в беспамятстве. Я потянулась за ней и прочитала: «Журек». Михалков Андрей Викторович, 1969 год. Откровенно говоря, я понятия не имела, что это за блюдо и кто такой этот Андрей Викторович, но придирчиво прочла рецепт, раз уж предстояло его приготовить. Судя по всему, Журек был обычным супом немецкой кухни. Всё бы ничего, да вот только внизу, под рецептом, я увидела приписку, сделанную бабулиной рукой:
