– А сколько?
– Это правило верно, только если считаешь кирпичи. А если, к примеру, взять три добра и три помидора и сложить их – это тоже будет шесть?
– Прости. Наверное, ты прав. Я скверная валькирия, – сказала Ирка.
– Ну-ну… – мгновенно оттаял Эссиорх. – Это я никуда не годный хранитель, помешанный на мотоциклах и снимающий комнаты в коммуналках с оплатой эйфорическими слезами! В общем, я потому и показал тебе портрет, что все это чудовищно важно. А теперь слушай меня. Я расскажу тебе все, что сам знаю о Матвее Багрове…
Хранитель присел и медленно провел открытой ладонью в нескольких сантиметрах от портрета. Затем легко, подушечками пальцев коснулся лица мальчика. От его пальцев по портрету пробежала золотистая волна.
– Ты хочешь оживить картину? – спросила Ирка.
Эссиорх покачал головой.
– Это невозможно. Художник не был ни стражем, ни даже магом, – сказал он.
– Но что-то ты все же сделал?
– Что-то, – кратко ответил Эссиорх. – Но очень немногое… Ожить портрет не сможет, но какие-то минимальные изменения с ним будут происходить. Возможно – я подчеркиваю! – возможно, через несколько дней портрет повзрослеет, и мы увидим лицо сегодняшнего Багрова… Таким, каким он стал.
– Даже если это будет череп? – спросила Ирка.
– Даже если череп. Вопрос в том, есть ли у нас эти несколько дней. Боюсь, что их нет, – жестко подтвердил Эссиорх.
Оторвав от портрета пальцы, он встал. Краски, отметила Ирка, стали гораздо ярче. Казалось, художник закончил его только что – всего несколько мгновений назад.
– То, что ты услышишь сейчас, всего лишь предположение. Я опираюсь лишь на скупые сведения, которыми располагают Прозрачные Сферы, и собственную интуицию, которая у нас, хранителей, развита лучше, чем у обычных светлых стражей. Лично я Матвея Багрова никогда не видел, не считая, конечно, этого портрета, – немного занудно, в своей обычной подробной манере, продолжал Эссиорх.
Ирка внимательно слушала.
– Но все же я почти уверен, то, что я сейчас скажу, окажется близким к истине. Одного я опасаюсь, чтобы это было не ближе к истине, чем сама истина, ибо тогда это будет ложь. Ты понимаешь?
– Да. То есть приблизительно, – поправилась Ирка.
– Здесь на портрете Матвею Багрову лет восемь. Когда он исчез, в смысле исчез окончательно – а он исчезал дважды! – ему было не больше четырнадцати. Между восьмью и четырнадцатью всего шесть лет – около двух тысяч дней! – но каких лет и каких дней!.. Мальчишка был очень энергичный. Рос с отцом. Мать убило молнией, когда ему было около года. Отец, гусарский полковник в отставке, забияка и самодур, сам воспитывал сына, и воспитывал очень круто. Поднимал в пять утра, и они четыре версты бежали по лесу к роднику. Чтобы получить завтрак, мальчишка должен был попасть из пистолета в монету, подвешенную на столбе на нитке. Каждый день монета поднималась немного выше. Рубились они настоящими саблями, только немного притупленными. Никакого учебного оружия. На лошадях скакали без седел. К семи годам мальчишка уже объезжал коней, самых норовистых. Говорят, даже степные жеребцы становились смирными, когда он заглядывал им в глаза. Охотился не только вместе с отцом, но наравне с отцом. Важное уточнение, заметь, особенно если вспомнить, сколько ему было тогда лет. От ружейной отдачи, говорят, у него все плечо было в синяках, а мальчишка все равно продолжал стрелять и попадать… Кроме этого, были еще иностранные языки, арифметика, география, древняя история, отечественная словесность и многое другое. Такое вот детство!.. В двенадцать лет Матвей Багров бежал из дома с цыганами. Кое-кто утверждал, что он украден, но, зная его характер, я уверен, что он сбежал сам.
