Ксения не стала влезать в разговор, она взяла кофе и просто наслаждалась дружеским теплом, которым веяло от этой компании. Пожалуй, ни с кем ей не было так спокойно, как с этими ребятами – отличными музыкантами, которые всегда были полны творческих планов.
Перерыв закончился, и Ксения, договорившись, что Олег подождёт её после репетиции, пошла в гримёрку готовиться к следующей сцене.
Удивительно было то, что в сцене объяснения Татьяны и Онегина не было вокруг крепостных крестьян в виде диких зверей. Девушки отпели милую песню "Девицы, красавицы, душеньки, подруженьки", собрали все ягоды со сцены и ушли, оставив Татьяну одну. Ксения без всяких помех прониклась волнительным чувством, которое должна испытывать героиня после откровенного письма к своему возлюбленному. И когда рядом появился Стасов, неподдельный страх сжал её сердце.
Вы мне писали, не отпирайтесь.
Я прочёл души доверчивой признанья…
Но вас хвалить я не хочу;
Я за неё вам отплачу…
Странно, что строгая холодность, которую ждала Ксения, превратилась в жёсткую отповедь. Она не понимала – это так и задумано или лично Ксения в чём-то провинилась? Но ведь Стасов только что говорил ей, что она пела прекрасно.
Учитесь властвовать собой;
Не всякий вас, как я, поймёт.
К беде неопытность ведёт…
Голос его был злым, а взгляд тёмным. Ксения с удивлением осознала, что Дмитрий вовсе не был сейчас Онегиным. Может быть, в самом начале сцены он ещё пытался соответствовать своей роли, но чем дальше шло действие, тем больше ей казалось, что слова он говорит одни, а смысл вкладывает совсем другой. В его интонации звучала не холодная отповедь Петербургского щёголя, а обвинение ревнивого мужа.
"Онегин" взял её за руку и больно сдавил. Она чуть не вскрикнула… Здравый смысл ей твердил, что Стасов не имеет над ней никакой власти, и всё это происходит не по-настоящему, а только лишь на сцене. И когда погаснут огни рампы, власть его голоса и взгляда закончится. Но сердце не слушало трезвые рассуждения и испуганно билось под тяжестью мрачного взгляда партнёра. Она ощущала, что должна бороться, но не находила сил, едва осознавая, что делает. Разум подсказывал позаботиться о том, чтобы выражение её лица не выдавало внутреннюю борьбу, но силы её были на исходе, и тогда Ксения просто отвернулась от Стасова.
– Стоп, стоп! – крикнул Плюшев, – отлично придумали, господин Онегин, – возьмите Ларину не под руку, а за руку, да-да, вот так, а теперь сожмите её хорошенько, а лучше потащите за собой.
– Но мне же больно, – пожаловалась Ксюша.
– Ну-у, потерпите немного ради искусства, – удивлённо протянул Плюшев, искренно не понимая, отчего капризничает солистка.
Стасов словно и не выходил из роли. Он с каким-то садистским удовольствием схватил её за руку и зло потянул за собой.
Нет, с ним творилось что-то ненормальное – они только что общались почти как друзья, а сейчас он выглядит словно дракон, из пасти которого вместо звуков вырывается пламя.
– Дмитрий Алексеевич, вы уже можете меня отпустить, – строго сказала Ксения за кулисами, чувствуя, что Стасов всё ещё крепко держит её за руку. – И я не понимаю, зачем так хватать меня, будто мы висим над пропастью. Может, вам плохо? Сходите к врачу.
Стасов отпустил её руку, но продолжал стоять рядом и молчать, глядя на неё злым взглядом. Ксения потирала запястье.
– Ой, даже синяк образовался… Что я теперь мужу скажу, кто меня за руки хватал. Боюсь, он не поверит, что так задумано режиссёром, – размышляла она вслух, решив игнорировать непонятную задумчивость Стасова, который стал уже не только пугать, но и раздражать.
