– Знаю, княже, знаю, – печально согласился гость. – Оттого и страшимся все мы за государя нашего. Больно милостив он к врагам своим. Порой кажется, что и робок даже. А ведь каждый враг уцелевший в любой миг нож в спину вонзить готов. Коли чего случится с Иоанн Васильевичем, вовек себе этого не простим.
Андрей пригладил бороду, скрывая под ладонью усмешку. Уж кому, как не ему, подавшему полтора десятка лет назад идею с избранной тысячей, не знать об истинной причине страха опричников за своего царя? Иоанн, которого в детстве третировали знатные бояре чуть ли не хуже, чем последнего смерда, которого забывали кормить, не давали игрушек, которого оставили сиротой и казнили любимых нянек, Иоанн не желал видеть возле себя и набрал ближнюю стражу из родов мелких и малоизвестных, в просторечии называемых «худыми». Из людей, в иные времена не имевших ни единого шанса даже близко приблизиться к правителю огромной державы. А уж тем более – занять в ней высокие посты, предназначенные для самых знатных из родовитых. Висковатый, Адашев, Вяземский, Кобякин, Вешняков, Годунов, Басманов, Романовы, Кошкины, Захарьины – кто слышал об этих фамилиях хоть краем уха до прихода на престол Иоанна Четвертого Васильевича? Ныне же они служили дьяками в Посольском, Разрядном, Стрелецком и Разбойном приказах, водили в походы полки, в немалой степени определяли внешнюю и внутреннюю политику, ибо у царя, понятно, до большинства дел руки не доходили. Государь один – хлопот же на Руси, что ни день, все новые и новые тысячи возникают.
В здешнем мире, где пост и власть определяются не умом и трудолюбием, а знатностью и заслугами предков, со смертью Иоанна все, все опричники до единого скатятся моментом в ту бездну безвестности, откуда таким несказанным чудом поднялись. И потому за государя они боялись куда более, нежели даже за самих себя. Не было в мире более преданных и самоотверженных слуг, нежели опричники Московского Государя.
– Не случится, – покачал головой Андрей. – Не допущу.
– Так уверенно сказываешь, княже, ровно воле твоей настоящее и грядущее подчиняется.
– Кабы подчинялось, – вздохнул Зверев, – я бы предателей самих по себе дохнуть заставлял, а не государя их карать уговаривал.
– Но как? – вскинул руки боярин. – Как ты смог?! За все время, что государь наш правит державой он не казнил ни единого изменника! Ты же обмолвился с ним всего несколькими словами, и Иоанн тем же днем приказал отрубить двум предателям голову!
– Прежде изменники покушались лишь на него самого, – пожал плечами Зверев. – Они хотели скинуть Иоанна, но продолжали служить отчизне нашей, не жалели живота на поле брани, освобождали невольников, рубились на улицах Казани и Колываня, шли походами на Астрахань и Полоцк. Они были плохими слугами для царя, но хорошими для русской земли. Теперь они переступили черту. Стали врагами не только Иоанну но и вере, Отечеству, собственной земле. Они пролили русскую кровь. И за кровь должны платить кровью. Мыслю я, государь и сам сию разницу ощутил. Но кто-то должен был сказать это вслух.
– Ты должен быть при государе, княже, – почему-то перешел на шепот боярин Басманов. – Обязан, Андрей Васильевич! Кто, кроме тебя, решится сказать ему правду, коли опять случится измена? Кого еще он послушает, как тебя?
– Нет, Алексей Данилович, не мое это дело, – покачал головой Зверев. – Другое у меня предназначение, и я его знаю. Пойду против судьбы – ни своего долга не исполню, ни другой пользы не принесу. Вы – царская свита. Вам и надлежит о тревогах своих государю говорить, коли его доброта ему же опасностью грозить станет.
