К тому времени Вася окончил институт, прибыл по распределению и успел прописаться в местном листке статьями: «Рекорды по плечу каждому», «Почему бездействуют фонтаны?» и «За работу, товарищи!» Статьи областному начальству очень понравились и о Васе сразу же заговорили, какой он, дескать, молодой и растущий. Тут ещё подоспела борьба с пьянством до того отчаянная, что не на жизнь, а на́смерть. И чего только ни делали! На водку цены поднимали, алкоголиков по телевидению вместо кинокомедий показывали, административно их выселяли, высылали, принудлечили… Словом, шуму было, как на ярмарке.
Под этот шум и угораздило Васю написать статью «Таким пощады нет», где он пропесочил по первое число лёгкое нюркино поведение и все её пьянки-гулянки, от которых девочка бесперечь страдала и не имела правильных понятий о природе и обществе. Может, оно бы и ничего, если бы на том дело кончилось. Но собрали комиссию, изучили беспощадную статью и силой отрешили незабудку-замарашку от матери из полуподвала в общий светлый дом, где и без неё было полно грустных детей. Оно и опять-таки, возможно, обошлось бы, да девочка в приюте занедужила и померла, одни говорят – от тоски, другие – от простуды, хотя наверняка никто не знает, а впрочем, скорей всего, от простуды, потому что вряд ли какое дитё будет по такой грязнухе и пьянице, как Нюрка, тосковать. Дело, в общем, тёмное, только с того дня не стало Васе от Нюрки проходу, и ни в одной перебранке не минует она своих обвинений:
– Ты пошто, иродова душа, реблёнка снистожил безвинно?
– Нужен мне твой реблёнок, – отвечает Вася, – как знаешь что? Сказал бы, да людей совестно.
Врёт Вася, на публику работает, на симпатию бьёт. Никого ему не совестно, все об этом знают, оттого и побаиваются с оговоркой: двое дерутся, третий не мешай. А всё ж таки смотрят, потому что любопытно это, куда интересней, чем какой-нибудь хоккей или даже бокс, где всё подстроено да и то – до первой лишь крови.
– Снистожил, снистожил! – радостно грозит Нюрка перстом. – Золотиночку мою болезную сгубил, говорю, ангельскую душу, кандей…
– Алкашка, сходи проспись, – советует ей Вася и смеётся, а зубы у него ядрёные и десны розовые.
В голове у Нюрки кружная карусель, и мысли одна с другой наперегонки прыгают. Оскалившись выспрь, она забывает о золотиночке и вгрызается в ближайший предмет, как цепной пёс в палку.
– Пьяный проспится, дурак – никогда!
– От дуры слышу!
– Сволочь!
– От сволочи слышу!
– Паскуда!
– От паскуды слышу!
– Гад полосатый!
– От гадюки слышу!
Язык у Васи – оселок бритвы править, никому спуску не даст. Его за это соседи страсть как не любят. Он их тоже, потому что сплошь одни гегемоны, как рабочих в редакции называют, пьют не меньше Нюрки, в целом доме ни одной семьи порядочной, пойти не к кому. Вася с ними сосуществует – он их боится, они его, а кто кого пуще, неизвестно, потому что каждый сам себе умён соображать: дети, семья, работа, то-сё… Но Васю боятся больше, – бессовестный он, говорят. Конечно, тут много кой-чего можно в ответ насказать: что, мол, за беда? подумаешь, совесть! соседка соседку вона по два раза на дню этим честит и – ничего. Да это всё не то. О Васе, что он бессовестный, передают шепотком и рукой закрываются, чтобы ветром не разнесло, только краем уха и зацепишь: – «Ужасть! Ужасть!» В любой сваре поэтому гегемоны поощряют Нюрку, а не его, хоть и анонимно, когда голос в хоре тонет.
