Погромы, тюрьмы, каторги и ссылки, —
И в результате пристальных трудов
И вследствие своей бунтарской жилки
Такой трехтомник выдаст на-гора,
Что, дабы не погрязнуть в новых бурях,
Его под всенародное «ура»
Сошлют к единомышленникам в Цюрих.
С архивом, не доставшимся властям,
С романом карандашным полустертым
Он вылетит в Германию, а там
Его уже встречает распростертым
Объятием, не кто иной, как Бёлль.
Свободный Запад только им и бредит:
Вы богатырь! Вы правда, соль и боль!
Оттуда он в Швейцарию поедет.
Получит в Альпах землю – акров пять,
Свободным местным воздухом подышит,
Начнет перед народом выступать
И книгу «Ленин в Цюрихе» напишет.
Нет, есть одно. Его не обойду —
Поэма получилась однобока б:
Из Крыма в восемнадцатом году
В Россию возвращается Набоков.
Он посмуглел, и первый над губой
Темнеет пух (не обойти законов
Взросления). Но он везет с собой
Не меньше сотни крымских махаонов,
Тетрадь стихов, которые не прочь
Он иногда цитировать в беседе,
И шахматный этюд (составлен в ночь,
Когда им доложили о победе
Законной власти). О, как вырос сад!
Как заросла тропа, как воздух сладок!
Какие капли светлые висят
На листьях! Что за дивный беспорядок
В усадьбе, в парке! О, как пахнет дом!
Как сторож рад! Как всех их жалко, бедных!
И выбоина прежняя – на том
Же месте – след колес велосипедных,
И Оредеж, и нежный, влажный май,
И парк с беседкой, и роман с соседкой —
Бесповоротно возвращенный рай,
Где он бродил с ракеткой и рампеткой.
От хлынувшего счастья бестолков,
Он мельком слышит голос в кабинете —
Отцу долдонит желчный Милюков:
Несчастная страна! Что те, что эти!
И что с того, что эту память он
В себе носить не будет, как занозу,
Что будет жить в Отчизне, где рожден,
И сочинять посредственную прозу —
Не более; что чудный дар тоски
Не расцветет в изгнании постылом,
Что он растратит жизнь на пустяки
И не найдет занятия по силам…
В сравнении с кровавою рекой,
С лавиной казней и тюремных сроков, —
Что значит он, хотя бы и такой!
Что значит он! Подумаешь, Набоков.
