Пока сестра возилась со своими записями, врач вынул из халата зажигалку, пачку с чахлым дромедаром на картинке, вздохнул и положил перед собой на край стола.
– Так вы женаты, как я понимаю: жена, наложница, стало быть, и дети есть. А здесь как оказались? Чего-то уж, голубчик мой, далековато от Египта!
Он взял оправленный в латунь цилиндрик зажигалки, высек пламя и стал, как фокусник водить туда-сюда, – так уж, заодно исследуя реакцию.
Ослабленная муха около него тем временем переборола страх разбиться и делала отважные попытки покорить вершину. Похоже, ее чем-то соблазняла дырка сбоку башмака для сигарет, но ей не удавалось докарабкаться до прорези, она перебирала двумя лапками, цеплялась за отвесную кофейно-белую глазурь, но, обессиленная, не удерживалась, падала. Затем, наверное, решив вернуться сюда в следующей жизни, жужжа, замельтешила пластинчатыми крыльями с прожилками и улетела.
Прервав свои манипуляции, врач вместе с креслом градусов на тридцать развернулся в том же направлении, как бы говоря объекту раздражения adieu. Лысеющим виском он посмотрел на медсестру и произнес в уме еще одно короткое напутствие, уже не на французском. Выполнив предсмертную глиссаду перед подоконником, муха села на стекло за шторкой, еще раз прожужжала там в агонии и вероятно испустила дух. Глядя на окно, врач произвел туше подушечками пальцев по столу. Не оборачиваясь, он снял очки и стал их протирать о край халата.
– К тому же слабость конвергенции, по-моему. Вы сами-то там не были? Черная земля: Кемет, как будто. Еще они зовут ее любимая: Та-Мери. Подбитый то ли мамлюками, то ли от эрозии такой, как прокаженный Сфинкс без носа. И желтоватый Нил, усеянный фелюгами: река. Или вот Абу-Симбел в скале, потом Карнак с его известняковыми пилонами. Гигантомания, я вам скажу. А нынешней архитектуре, между прочим, нечета. Не торопились жить, чего уж там: жевали свой инжир перед отъездом, так, чтобы память освежить, запомнить вкус и погодя вернуться. Запамятовал, как они его там называют. Да фига, или смоква, всё одно…
Закуривая, он бросил осторожный взгляд на пепельницу, как будто не уверен был, что муха улетела.
– В отпуске-то не были еще? куда-нибудь уже наметили? Жаль, жаль! У них там вроде ничего не изменилось, все те же басенки про ибисов и фениксов. Что-что? – взглянув на разлинованное в клетку небо за окном, он щелкнул зажигалкой возле губ с зажатой сигаретой. – А, так вы об этом слышали? Ну да, век новых технологий, я забыл. Хотя, вы знаете, про все такие чудеса у Геродота еще есть. И то, куда спешить, когда ни времени, ни смерти в нашем смысле. Memento, quia pulvis! Memento, quia… Вы понимаете? И хоть бы что! Пиво и котов любили.
Окладистый клуб дыма разошелся над столом с придавленной перекидным календарем запиской – «занять в аванс у Остермана», закручиваясь гривой, влился по трахее в легкие сестры.
«Самоуверенный говнюк!» – подумала она.
Зачем-то снова вспомнив о своей жене, на пару дней уехавшей к своим родителям, и о пустующем коттедже, врач перехватил ее отточено-любезный взгляд.
– Расстройство идентичности, я полагаю. Можно указать аббревиатуру только – ДРИ. Ну, может… А кто его осматривал?
Он взял у медсестры историю болезни и начал торопливо перелистывать, хмыкая и бормоча чего-то. Как это характерно для людей самонадеянных и педантичных, он был убит служебным непорядком. Пальцы его двигались по строчкам четырех – где четко, где неряшливо исписанных листов до самого конца и из конца опять в начало.
