Мужчина перестал возиться на полу, внимательно взглянул, и по его лицу скользнула тень сомнения. Ответ был им воспринят озадаченно.
– Эвон отколь ростки у вас. Заходный имать быти? А что, в солянке нашей не убудет. Шериветев. Да вы обо мне уже слышали?
Растерянность, пожалуй, чего доброго могли принять за неотесанность, а тугоумие за непочтительность: до этого они встречались только мельком и нечего нелестного, на что тот вроде намекал, Статиков о нем сказать не мог.
– Это вы-то?..
Шериветев снизу вверх уставился зрачками выкаченных глаз. Но тут поднялся и расплылся в сахарной улыбке:
– Хм, а ведь и впрямь!
Все вышло точно в ступоре, и было страшно неуклюже. Отдав бумаги, сотрудник снова извинился, чопорно расшаркался и скрылся.
Кляня свою неловкость, Статиков стал разбирать у подоконника перемешавшуюся почту с налипшей на поля пыльцой. Документация предназначалась для архива: там скрупулезно проверяли всё, разглядывая чуть ли не под лупой каждый плохо пропечатавшийся знак, словно это дарственные или закладные. И если находили непорядок, то делали в сопроводительной свои шифрообразные пометы. Так что приходилось часть документации нести обратно, ждать, когда все «исходящие» исправят, и, поторапливаясь, возвращаться. Бывало, что он дважды в день проделывал такие круговые путешествия в архив, который был на первом этаже в другом крыле, за дверью со звонком и, как часы с кукушкой, тут же открывавшимся окошечком. Особого труда это не составляло, но отнимало уйму времени, которым можно было бы распорядиться более результативно. И погодя, когда он понял, в чем был смысл придирок, то его подмывало даже самому исправить мелкую неточность или опечатку. В своем не больно лестном допущении сотрудник вообще-то не ошибся: раз уж ему это поручили, он мог бы исподволь узнать чего-нибудь из этих отслуживших рапортов и заявлений. Но для чего? ему это и в голову не приходило! Среди пронумерованных страниц ему попалась мятая служебная записка с услышанной до этого фамилией в углу: "от Шериветева В.А., вед. экономиста".
Чувствуя себя воришкой, который ненароком влез в чужой карман, он дважды перечел набросанный как не с руки немногословный текст, более напоминавший ребус. Почерк был каллиграфический, с уздечками и завитушками над прописными буквами, сжатый и забегающий строками вверх.
«В четверг 10 апреля опоздал. Засим, в моё отсутствие в Саду все шло по графику за исключением обеда».
По смыслу заковыристой записки, как это не читай, – прикинул он, – события в «четверг» происходили задом наперед и были как под флёром закулисной мистики. Речь могла идти лишь о приемной с отдельным штатом персонала, который лично отбирал и ежегодно обновлял Доронин, придерживаясь тут выверенной практики. Шериветев тоже находился в этом штате, но если даже ему многое позволено, по статусу такое изложение было неприемлемо: по форме чересчур задиристо, оно как бы высмеивало что-то. А между тем в самом подателе, который так цветисто это настрочил, нельзя было отметить ни одной черты, хоть чем-то выделявшейся: как ловко этот плут всё разыграл!
Как это свойственно персонам незадачливым, Шериветев оказался легок на помине. Хотя часть коридора перед закутком, где Статиков стоял, еще минутой ранее была пуста, бог весть, откуда взявшись, выглянул из-за плеча, старательно и со значением покашливая.
– Эка услужил! все ли разобрали?
