Наутро еще до побудки в посапывавшей мирно и вразброд казарме эта дымка разошлась, и он уже отчаянно ругал себя. Представить только, говорил он самому себе, едва открыв глаза на показавшейся ему чего-то очень неудобной ляскающей койке: в самый «роковой момент» (уж тут он не жалел художественных красок!) девушка явилась как икона ниоткуда, кольнула сердце… и пропала. Гадая о значении своей трагедии, он даже не подумал проводить ее. А кроме имени, которое уже не выходило из ума, он больше ничего, чтобы найти ее, не знал. Он вспоминал её бесхитростный вопрос, от изумления невинно и прельстительно раздвинутые как для поцелуя губы; русалочьи как малахит глаза… И чувствовал, она ему нужна. Мысли об отце от этого не сделались второстепенными, нимало не рассеялись, но обрели как будто новую тональность. Он укорял себя, но, пробуя в них разобраться, замечал, что всё, о чем бы он ни размышлял, вплетается как кружево в одно. Само собой, что все это своим порядком тут же связывалось с ней, – с ее глазами, голосом, губами, и отбивало всякую охоту к сложным умозаключениям.
В ближайший выходной он сделал следующую вылазку на кладбище. Ему не сразу удалось найти ту самую могилу с мемориальным безымянным валуном. На полузамшевшей металлической пластине сверху были выгравированы лишь инициалы M. и K.. Хотя он в сердце и питал безумную надежду, но девушки здесь не было. В порыве возбуждения он тут же сочинил записку и положил к подножью камня, для верности прижав к земле залитым воском деревянным кругляшом. Заодно он рассмотрел и сам кругляш, который мог служить до этого подставкой для графина. Потом графин упал, подумал он. Ему представилось, как девушка держала тот в своих руках, и что в один момент ее чего-то отвлекло: надо полагать, весьма ответственная сцена за окном. Графин, бестактно выскользнув, разбился, подставка, значит, стала не нужна. Не отдавая себе ясного отчета в том, зачем он это делает, он как язычник поклонился камню у ольхи. Затем, решив, что оставлять записку глупо, а также, опасаясь посторонних глаз, забрал свое корявое послание и положил к могиле принесенные цветы. Когда он уходил, то, осекаясь о крапиву, то и дело оборачивался: казалось, Анжела вот-вот появится. Не вняв его настойчивым мольбам, она не появилась. И после этого, совсем уж потеряв покой, он и поднимался и ложился с мыслями о ней.
И вот недели через три судьба опять угодливо свела их на крестьянском рынке. Видно, оттого что беспрестанно размышлял об их свидании, он встретил девушку такой, как представлял себе, какой запомнил и воображал. Анжела была в лилейном летнем платьице, отделанном фестонами на рукавах и по подолу, таких же светлых туфлях-лодочках и в гимназистских гольфах с сиреневой каймой у загорелых икр. Её очерченный упрямо подбородок в полупрофиль и бирюзовая, как и кольцо, заколка на затылке в уложенных двумя жгутами волосах растленно проплывали перед ним в бессмысленной толпе у горок скороспелой привозной черешни. Она была так занята решением хозяйственных вопросов, что не глядела в его сторону, не замечала ничего, только поправляла пальцами свою прическу. Следуя за ней, он повторял заученную фразу, которая потом тотчас растаяла в уме. Затем, остановившись в полушаге, наблюдал, как свернутый рожком кулёк с черешней волнительно перемещается с прилавка в сумку.
–
