Когда на землю опускается мрак серых сумерек, моя карета резко останавливается, и я чувствую, как с нее спрыгивает кучер. Провожу рукавом по стеклу, оставляя чистую дорожку, чтобы выглянуть наружу.
Там виднеется необычная возвышенность, холм, который, подобно снежной дюне, плавно поднимается вверх. По центру холм полый и поразительно голубой. И яркий даже в темноте, что кажется неестественным. Напоминает великана, дремлющего под снежным пологом, так что виднеется только ослепительная голубая радужка приоткрытого глаза.
Солдаты разбивают основной лагерь прямо посреди короткой, но широкой пещеры. Вскоре у расщелины они разводят большой костер, и это мерцающее пламя освещает саму пещеру.
Раздается щелчок замка, и дверь кареты распахивается. Я вижу Озрика и спускаюсь, земля немного скользкая. Вокруг меня ставят палатки, распрягают лошадей, разводят костры, выкапывают отхожее место.
– Тебя хочет видеть командир.
Я смотрю на Озрика.
– Зачем?
Он задумчиво двигает языком торчащую из его губы щепу.
– Мне поручено тебя привести, а не отвечать на тупые вопросы.
Я вздыхаю.
– Ладно, веди.
Он прокладывает дорогу через весь лагерь, и я бреду за ним, но это нелегко. Мне приходится уворачиваться от солдат, уклоняться от торчащих из земли кольев и пробираться по снегу, который еще не примяли солдатские сапоги.
Чуть не перевалившись за кучу дров, сгруженных для разведения костра, я чертыхаюсь, успев устоять, а потом шмякаюсь лицом в снег. Озрик с ухмылкой оглядывается на меня.
В жилах закипает кровь.
– Ты нарочно ведешь меня по самой поганой тропе, какую только смог найти?
– Ты малость медленно соображаешь, но рад, что до тебя все же дошло, – отвечает этот ублюдок.
Я перешагиваю через разбросанные поленья и догоняю его.
– Я и впрямь тебе не нравлюсь?
Он хмыкает, словно мой бесцеремонный вопрос его удивляет.
– Мне не нравится Мидас, а ты его символ.
Я пошатываюсь и на мгновение замираю, а потом снова продолжаю идти.
– Что ты имеешь в виду, говоря, что я его символ?
Никогда прежде не слышала, чтобы обо мне так отзывались.
Озрик ведет меня мимо лошадей, стоящих вокруг стогов сена, вынуждая обходить разбросанный по земле навоз.
– Ты его трофей, безусловно, но еще и его отражение, – говорит Озрик. – Когда на тебя смотрят, то видят его. Все думают о его даре обращать все в золото и представляют, каково было бы иметь подобную магию, такое бесконечное богатство. Ты символизируешь его власть – не только над его царством, но и над всей алчностью в Орее, а он это страсть как обожает.
Я потрясена и так удивлена его речью, что не могу найти ответ.
– Так что да, когда я смотрю на тебя, его маленького золотого питомца, которым он хвастается, это меня злит.
– Так не смотри на меня, – парирую я, в моем голосе появляются жесткие нотки.
Озрик фыркает.
– Пытаюсь.
Не понимаю, почему краска стыда заливает мои шею и щеки, оставляя ржавый румянец, но это так.
– Для справки: я тоже злюсь, когда на тебя смотрю, – отвечаю я.
С его губ срывается хриплый смешок, такой громкий и внезапный, что я подпрыгиваю.
– Полагаю, тогда нам лучше друг на друга не смотреть.
Я бросаю взгляд в его сторону.
– Согласна.
Оставшуюся дорогу мы идем молча, но на сей раз я замечаю, что Озрик выбирает путь попроще.
