Димка читать умел, и любил. И сопли его пятилетние видела какая-то совсем другая девочка, не Маша, – Димка переехал к ним в позапрошлом году, уже почти взрослый и такой загадочный.
Маша тихо радовалась, что кроме неё никто не видит, какой он необыкновенный, умный и красивый. А потом лучшая подружка – Светка – по страшному секрету рассказала ей, что влюбилась. Как всегда – по уши и навечно. В Димку.
Светка была яркая – то ли от истошно кричащего макияжа, то ли так, сама по себе. Влюблялись в неё легко и охотно. И Виталик, и Санёк, и ещё куча безымянных посторонних мальчишек. На неё уже давно засматривались взрослые мужчины. Засматривались и поспешно отводили глаза, даже головами встряхивали, отгоняя уголовно наказуемое наваждение. Но это раньше. А теперь, когда Светка ещё подросла, и стало совсем непонятно, сколько ей лет, любимым её развлечением стало пойти с каким-нибудь таким дядькой в шикарный ресторан или просто в торговый центр за шмотками. А когда всё оплативший счастливый ухажёр начинал уже по-серьёзному, по-хозяйски, распускать руки, Светка, наивно хлопая густо подведёнными глазками, сообщала ему: «Ми-и-илый, только я предупредить забыла… Мне шестнадцать в июле будет. Это же ничего?» Дядьку сдувало порывом сухого огненного ветра. «Просто пропал! Прям на месте – взял и растворился», – хохотала Светка, рассказывая про одного из своих великовозрастных воздыхателей. Правда, если дядька оказывался симпатичным (это бывало редко, всего раз или два), Светка о возрасте не заикалась. Само как-то потом выяснялось, по-тихому. Расставания проходили быстро и взаимовыгодно. Маша не осуждала, и не завидовала. Она просто была молчаливым свидетелем бурной Светкиной жизни. Радовалась и переживала за подругу, чем могла помогала, куда не надо не лезла. Но сейчас…
Светка могла выбрать любого. Любого. А выбрала Димку.
«Сука», – неприличное, злое слово почему-то совсем не казалось грубым, оно подходило подруге, как кожаная мини-юбка или ярко-красная помада, просто становилось частью Светки. Память услужливо вытащила из какой-то богом забытой книжки и подсунула Маше другое слово, похожее, но не такое ругательное: суккуб. Вот оно подходило ещё больше.
Маша даже разозлиться как следует не могла. Она привыкла слушать бесконечные рассказы подружки о её приключениях и похождениях. Прикрывать перед родителями, регулярно с очень честными глазами рассказывать тёть-Лене и Дядь-Коле, что Светка, да, ночевала у неё, а завтра они после уроков идут в библиотеку, к экзаменам готовиться надо, вы же понимаете. Светкины родители всё понимали, но уличать во лжи такую милую, хорошую Машу, не хотели. Маша правда была хорошей девочкой, и хорошей подругой. В конце концов, парней много, а Светка у неё одна. Так что теперь она выслушивала взволнованные Светкины монологи о её безумной, и конечно, безнадёжно невзаимной, любви. О том, какой Димка необыкновенный и загадочный (Маша с готовностью соглашалась). О том, как Светка боится, что не подходит ему, такому… Тут подруга запиналась, подыскивая слово, – «Интеллигентному!» – каждый раз с облегчением вспоминала она. Светка тоже всё про себя понимала. Она даже пробовала и правда начать ходить в библиотеку, но каждый раз помирала там от скуки в первые полчаса. Пыталась брать у Маши книги (те, которые упоминал в разговоре Димка) и читать их дома, но длинные бегущие строки убаюкивали её раньше, чем ей удавалось заинтересоваться сюжетом. А потом кто-нибудь звонил и куда-нибудь звал. «Не умеющего читать» Виталика Светка отлично понимала. А Димку – нет. Наверное, поэтому он и казался ей таким прекрасным и недоступным.
