– Влетел за политику?
– Какая разница? – неопределённо ответил новый знакомец. – Теперь вот во глубине, навроде пленного декабриста в бессрочной ссылке. «Оковытяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа»… – Учитель криво усмехнулся. – Бестужев-Марлинский этакий местного пошиба… Да ты пей, брат, пей, не жульничай…
– Угу… Бестужев-Рюмин… «И братья меч вам…» Помню…
– Именно!.. Меч это… Отдадут…
Сидели друг напротив друга в единственном классе пустой по летнему времени поселковой школы и цедили из пластмассовых стаканчиков тёплый розовый портвейн. Чернокожий Хуан отирался неподалёку. От розового портвейна Хуан небрежно отмахнулся и в беседе не участвовал, а подпирал дверной косяк, перебирая чётки и меланхолично разглядывая поверх очков пустынную улицу.
Стояла сиеста.
Каким образом Хуан умудрился добраться прежде них, осталось неясным. Во всяком случае, когда он и Учитель, запыхавшись, прибежали в поисках укрытия в местную школу, Хуан уже торчал в дверях. Оставалось предположить, что в момент появления гусеничного «хорьха» с полицейскими Хуан как полулежал возле стены лавки, с чисто негритянской иронией поглядывая на мир поверх очков, так из-под этой стены волшебным образом и испарился. Даже не вставая. На то она и есть негритянская магия вуду. Причём испарился вместе с узлом пожитков, очками, дорогими чётками и с аккорденом.
И сразу же материализовался на школьном пороге. Узел и аккордеон материализовались тоже.
Пожалуй, хорошо вышло, что он не успел заехать Учителю в табло.
Учитель:
– Вижу, вижу, что забыл. Да ладно, не напрягайся, Папа… Не напрягайся… Зови меня попросту, как прежде звал, «ми амиго профессоре». – Ударение в слове «профессоре» Учитель сделал на предпоследнем слоге. – А я стану звать тебя Папой, и никак иначе. Никак иначе… Секёшь, Папа? – и по плечу его потрепал до крайности фамильярно.
Так вот, поскольку Учитель рассказал про обстановку на Острове Свободы много занятного. Перейдя на политические темы, амиго профессоре по-заговорщицки понизил голос и, обхватив его за шею, пригнул его голову ухом ближе к своим губам, защекотал усами. Расклад оказался следующим. На Острове Свободы вовсю бушует гражданская война. Но бушует не так, как должны бушевать нормальные гражданские войны – с кавалерийскими рейдами, с тачанками и триумфальным захватом банков и телеграфов, с декретами и стрельбой, с пламенными речами с броневиков и с разведёнными мостами, а бушует подспудно. Революционеры в кукурузе, по-местному – герильеро, они же барбудос, бородатые – одна сторона, а старая власть – другая. Власть проводит, как и положено, репрессивную политику.
Насчёт репрессивной политики, так они как раз едва ноги унесли.
Это понятно.
Население Острова Свободы – и то, которое с оружием, и мирные обыватели – втянуто в процесс. Повстанцы неоднородны. В лесу и в кукурузе прячутся и ведут боевые действия разнообразные группировки, от идейных борцов до простых мародёров, в населённых пунктах базируются подпольщики, правительственные солдаты и полиция. Самой значительной антигосударственной силой считаются феделисты-герильерос. Сочувствующие им есть и в посёлке, и даже подпольная ячейка имеется. Только батраки, те, как обычно, ни тпру, ни ну, ни кукареку. Хотя Че и указывает в своих манифестах, что крестьянский элемент – самая что ни на есть революционная часть народа.
