– Расскажи о себе, Элиот, – просит Элоди, когда мы садимся. По правую сторону от меня тетя, по левую он.
Сегодня он одет, как джентельмен. На нем серьезные черные брюки и белая рубашка. Волосы не взъерошенны, как обычно, а уложены на правую сторону. Губы блестят, когда он каждый раз их облизывает. Мне противно на это смотреть, поэтому я смотрю в тарелку.
– Месяц назад мне исполнилось 18. В будущем, если я хорошо сдам экзамены, я планирую пойти в Военную Академию. Больше всего в школе мне даются точные науки.
Приемные родители у него высокие и с серьезными выражениями лица. Они смотрят на меня неотрывно, будто сдирают кожу. Я прячу от них глаза, но чувствовую, что они продолжают смотреть на меня.
– Скажи, Элиот, что ты думаешь насчет процедуры Соединения? – спросила Элоди. Этот вопрос нежелателен в разговоре, но пока он официально разрешен.
– Я этого жду. Я рад, что я смогу соединиться со второй своей частью и получить способности вдвое больше моих. Я хочу чувствовать себя круче, сильнее, чтобы у меня было больше возможностей. Я знаю, что, когда меня соединят, я смогу стать тем, кем я хочу стать. Я рад, что пережил эти 18 лет. То, что нас резъединяют и контролируют, это правильно. Каждый должен быть под жестким надзором.
– Ты хочешь сказать, что это хорошо? – вдруг говорю я. Я не собиралась говорить это, но вдруг появилась решимость, – хорошо, что дети должны жить отдельно от своей матери? Жить по разным правилам и отдельно друг от друга? Хорошо, что они должны контролироваться и жить без детства?
Я не знаю, откуда у меня появилось такое мнение. Откуда такая точка зрения? До этого момента я хотела, чтобы быстрее произошла процедура. Чтобы я быстрее была одним целым со своей сестрой. Но сейчас… Это неправильно. Мы уже разные люди. Мы не должны делить тело с кем-то.
Я слышу, как миссис Дэтчер говорит мужу: «какая некультурная девочка», а он в ответ кивает.
– Да, это хорошо. По-другому никак, все будет, как немногим больше ста лет назад. Дети будут проводить свое детство и юность с друзьями, употреблять наркотики и заниматься сексом, а когда вырастут, будут жить с теми, кто им не подходит, и быть тем, кем он не должен быть.
Я понимаю, что он частично прав, но не полностью. Но и эту часть я не могу признать правой. Я поднимаюсь со стула, тот из-за резких движений падает, и ухожу на улицу. Я знаю, что я зря это сделала, приемные родители Элиота не в восторге и могут рассказать про это правительству, при том отношения с ним у меня не стали лучше. Но я чувствую свободу после того, как высказалась впервые за жизнь, и начинаю смеятся. Я иду и смеюсь, а по щекам текут слезы.
Если дело дойдет до правительства, они поймут, что со мной что-то не так, и отправят меня за пределы штатов. Там мне не выжить. Мне хочется спрятаться от этого мира и хочется бежать. Но я просто иду. Замечаю на фонарном столбе камеру, сначала задумываюсь, а потом поднимаю с асфальта камень и кидаю в нее с криком « к черту все!». Камень попадает прямо в камеру. Шокирующая точность. Со мной что-то не так.
Значит, за нами и правда следят. На следующем столбе я вижу еще камеру, еще на следующем еще одну. Наблюдающий при встрече с Молли. Подслушивающий на телефоне. Я думала, они хотят нас оберегать, но они контролируют нас. Они контролируют каждый наш шаг, каждое наше слово или действие. Значит, есть что контролировать. Почему только сейчас я думаю об этом?
