Я только успела вскрикнуть, как ко мне подлетает Белла. Она встревожена, но я говорю ей, что все хорошо, и ей не стоит волноваться. Она улыбается и подает мне ладонь, я хватаюсь за нее и, отталкиваясь другой рукой от земли, приподнимаюсь. На земле остается длинная темная полоса от того, как я проехалась.
На меня практически никто не оборачивается. Такое чувство, будто у них отключена такая функция, как внимательность, ведь хотя бы на мой крик или звук того, что я упала, они бы инстиктивно обернулись бы. Мне даже становится немного обидно.
Дальше я стараюсь не задумываться о серьезных вещах. Коленка до сих пор болит, как и бедренная кость, и я не хотела бы снова упасть. Я не замечала за собой раньше такой невнимательности и неуклюжести.
Мы проходим мимо большого дерева, и я думаю о том, что слава Богу, что нас не заставили лезть на такие деревья. То, на которое я карабкалась, значительно меньше этого, это как сравнить рост младенца и взрослого человека, грубо говоря. На такое залезть не столько сложно, сколько страшно, и, упав с такого, ты уже не выживешь точно.
Когда мы проходим чуть больше получаса, я понимаю, что что-то не так. Здесь деревья намного гуще и солнцу сложнее пробраться. Еще нет и вечера, но все равно здесь мрачно. Мы никогда не забирались так поздно, да и вообще шли по другой тропинке.
– Куда мы идем? – спрашиваю я Беллу.
– Что? – она будто просыпается из какого-то сна, – О. Я не заметила, как мы шли.
Я смотрю по сторонам и замечаю, что остальные тоже не особо интересуются, куда мы идем. Будто все разом перестали волноваться.
Вспоминаю недавно сказанные Беллой слова: «Такое чувство, что у нас всех отключили функцию здравого мышления».
Потом мы останавливаемся, и я вижу Веронику. Она одета, как обычно, но сейчас на ней сапоги и теплая накидка. Смотря на нее, я завидую ей, ведь мне тоже стало зябко. Предполагаю, что вторая группа встретит Селесту, если они вообще сейчас идут куда-то. Втайне я хочу оказаться на их месте, ведь если они дома, то сидят в тепле и уюте, возможно, с чашкой чая в общей гостинной, отдыхая. Я потираю ладонями локти, пытаясь согреться. Чувствую кожей мозоли на руках, они обдираются, но мне не больно. Очень холодно, на коже появляются мурашки.
Дэниел и Хан подходят к Веронике. Только сейчас я замечаю, что они тоже взяли с собой теплые кофты. За учительским составом стоит большой пикап, передние фары освещали бы лес, но его загораживают люди.
– Вы все помните, что первое испытание в субботу, через четыре дня, – начинает Вероника, но я не понимаю, на что она намекает, – но даже мы не знаем, что там будет, – я думаю, она врет.
Она замолкает. Такое чувство, будто она специально держит «интригу». Как всегда.
– Не будем тянуть кота за хвост, – говорит она. Слава Богу, – на экзамене вам никто не поможет. Вы должны работать индивидуально, сегодня ваша первая серьзеная тренировка. Ваша задача – выбраться из леса. Ограничения во времени есть: вы должны выбраться до утра. Можете идти по-одному, можете не разделяться. А мы будем наблюдать за вами со стороны.
Слова она произносит, будто скороговорку. Ее пухлые руки сложены на груди, а светлые волосы аккуратно сложены в валик.
После этих слов она садится в пикап, как и Дэниел с Ханом. Я даже обдумать ее слова не успеваю, как они скрываются за нами, а потом и свет от фар потухает.
– Что, простите? – спрашиваю я, находясь в тихой истерике.
