Квартира пустует до сих пор. Иногда там останавливаются проездом, чтобы переночевать, наши родственники. Но никто не селится надолго. Правда, они грешат на дядю-самоубийцу.
Но и я знаю, и бабушка знала, что моя тетя не просто так сгорела от рака, что младшая дядина дочь вовсе не сошла с ума, а старшая – не душила сама себя, да и дядя никакой не самоубийца. И я точно знаю, что бабушка заказывала потом дяде заочное отпевание и на могиле просила у него прощения.
Поскольку я знаю правду, то могла бы что-то предпринять. Например, освятить квартиру или даже обратиться к какому-нибудь знающему человеку, чтобы он отыскал этот проклятый лапоть. Но никакая сила не заставит меня переступить порог этого дома. Больше всего на свете я боюсь опять увидеть, как по коридору проходит на четвереньках Йой, останавливаясь в дверях и поворачивая ко мне безволосую голову.
Я помню, как выглядит его лицо. Мне не нужно напрягаться, чтобы вспомнить его голос. Я уверена, что на этот раз Йой не станет предупреждать. Просто сразу меня сожрет.
* * *
Достаточно было немного потереть лапоть щеткой, чтобы вернуть ему более-менее приличный вид. Он пах лыком и немного плесенью, не то чтобы противно, но все равно неприятно. И все же я его не стал выбрасывать, оставил. По-хорошему, надо было почистить его не только от грязи, но и от всего, что я мог бы с ним принести. Кого я мог принести. Впрочем, я ведь только этим и занимался – тащил к себе вещи с историей.
Дед говорил, что вещи не только хранят в себе все следы прошлых владельцев и мест, где они успели побывать на своем веку, но и легко становятся вместилищем разных сущностей. Я имею в виду не тех паразитов, которых изучают биологи.
Моей приятельнице, вернее, ее бабушке, поскольку тогда значимым взрослым была именно бабушка, следовало принять меры по усмирению домового. Мне дед немного рассказывал об этом.
Выгнать домового редко кому удавалось, этот бес только по своей воле уходил либо, если за дело брался сильный знающий человек, затихал на долгий срок. Бывали такие вредные нечистики, которые никаких жильцов не выносили, разными способами выживали из дома всех, некоторых – прямиком на кладбище.
Хорошо было бы в первую очередь найти лапоть, с которым его подсунули. Но обычно к домовому-то и обращались в первую очередь, чтобы пропажа нашлась.
Как начнет домовой озоровать, посуду с вещами прятать и портить или кого-то из семьи ночью давить, первым делом старались его умилостивить. Ржаные лепешки специальные пекли ему, и кашу варили, и молоко с медом и конфетами (харч для домового, как говорил дед) ставили на ночь в какой-нибудь темный угол в квартире, за печь – в избе. Подарочки-подношения в виде одежды и мелких денег делали и не забывали громко нахваливать и прощения просить, неизвестно за что только. Для этого и подходящие дни есть: десятое февраля и двенадцатое апреля.
Дед Власий говорил, что если не помогало по-хорошему, то хлестали и мели по углам с приговорами веником из чертогона, то есть синеголовника, святой водой кропили, кресты над притолоками дверными рисовали. Четырнадцатого ноября особенно. И жилище освящали, и окуривали ладаном. Лучше, конечно, медвежьей шерстью окуривать, как дед говорил. Медведя все боятся.
И все равно результат может быть нулевой, тут все от тысячи тысяч причин зависит.
Моя приятельница на это все сказала: «Он дядину семью поубивал и нас сожрать обещал, а мы ему – конфеты. То есть „на, дорогой, пожри их вместо нас, спасибо, на здоровье“. Так, что ли? Нет уж, не собираюсь у этой твари прощения просить и о чем-то умолять!»
