Блудный сын Франции. Роман - страница 11

Я не разговаривал подолгу ни с кем, кроме своего дневника. Ночью я не мог спать. Днём я работал, но даже если бы нет – не заснул бы при всём желании. В моей бессоннице было нечто печальное и тёмное, будто я в чём-то крепко виноват, но не помню, что это было, и это щемящее ощущение не даёт мне спать, а я всё равно не вспомню, что же натворил. «Я не разговаривал с Мадлен после того случая под грушами. После того, когда ты развлекаешься, чувства обостряются. Чувство одиночества заливается за воротник, будто крепкий алкоголь или холодная вода. Я почувствовал себя грушей. Есть два вида груш: одни едят, по другим лупят. Мне не было весело, что странно, стало только хуже. Она съела меня, как грушу, да и всё. Мужские одноразовые победы… видимо, я до такого ещё не дорос. Или уж я отношусь предвзято. Странно воспринимать ночь как оскорбление. Как пощёчину. Это лишь подтвердило то, что я – такая игрушка, которой можно пользоваться! Я не люблю полной темноты. Она вызывает ассоциации со смертью. Как будто тебя заперли в этой темноте. Интересно, почему Мадлен не бросилась на этого… Асуи, главного садовника. Он не вызывал у неё аппетита. Внешность? Знаете, сколько себя помню, она мне мешала. От неё ничего хорошего. „Ты чем-то напоминаешь актёра, ну того, как же его…“ Вот именно. Только в доступной форме. Стыд! Такой-то для бедных. Ой нет, для богатых. Вот уж не думал быть шлюхой. Вообще, я думал стать писателем. Мадлен пусть будет шлюхой, раз ей шляется. Стойте, она – мадам Годар. „Мадам“ – так называют хозяйку борделя. Кто у них там за старшую. Не был. Читал. Чёрт с ней, с мадам Годар».

– Что ты там пишешь?

– Свои впечатления, мадам.

– Мне любопытно.

– Это личное.

– Очень любопытно.

– Я пишу о том, до чего же паршиво быть игрушкой богатого человека. Я пишу, потому что говорить вслух об этом как-то неудобно. Того и глядишь, лишишься садовой работы. У меня ужасный характер, мадам. Люди просто об этом не догадываются. Я стараюсь держать себя в руках. Но случается, я не выдерживаю, и начинается форменный кошмар. Я сам жалею о том, каких дров наломал, это обходится мне дорого с самого детства. Но я не могу сдержаться. Просто не могу.

– И что же ты делаешь такого ужасного?

– Ничего не делаю. Я говорю, что думаю, и от этого другим становится плохо.

– Обычно девушки изображают из себя оскорблённую невинность.

– Чтобы скрутить богатого человека в бараний рог и выйти за него замуж. Я читал про такое, мадам. А для пущего эффекта они заводят ребёнка, не откладывая. Потом им становится скучно, и они изменяют надоевшему мужу с первым попавшимся садовником. Обкурившись. От пустоты жизни.

– Ты уволен.

– Пойду скажу месье Годару.

Мадлен смотрит на меня, и вся её золотистость сходит одним разом на нет. Её аж перекашивает. На губах она произносит: «Можешь остаться, только молчи». Я молчу. Она уходит. Стыд остаётся.

Если у вас нет и не было сумасшедшего родственника, вы не представляете себе, о чём тут идёт речь. Это страшно. Это не так смешно, как может показаться, но гораздо тяжелее. Если такой живёт рядом с вами, не имеет значения, в каком объёме комнат, – бойтесь! – он заполнит их все, словно сахарная вата. Вы в ней погрязнете. Безумие – липкая вещь, которая со временем чернеет, пусть в начале пути было цветным, пёстрым, как в цирке. Посмотрите «Дорогу» Феллини. Цирк с участием чокнутого кончается трагедией. Хью Годара (про себя я стал звать его папашей, ему подходило) не так-то просто было вышибить из седла. Известно, что он был абсолютно беспринципен. Но нашлась такая бешеная лошадь, которая скинула его на землю. Вот это было кабаре! Прожив с Арманом Видалем всего месяц бок о бок, папаша Годар прикончил всю свою бутылку для тяжёлых случаев и начал думать: «Я ведь так сопьюсь, если он будет сидеть у меня на хвосте». Арман сорвал два приёма для так называемых высоких гостей. Ему бы по врачам ходить, но светские жуки прельщали Видаля куда больше. Он шокировал гостей Хью своей неуместностью. Он приставал с расспросами и ответами, выглядел незлобивой экзотической высокомерной пиявкой. Он думал, что может ставить себя на равной ноге с любым человеком, как сказал поэт. Но не здесь же! Ну как это можно не понять? Случись хоть что-нибудь, любая чушь, Видаль названивал своему кузену на работу. А тот был занят так, как многим и не снилось! Шарлотта не обращала на старого, по её мнению, придурка никакого внимания. Мадлен Видаль считал поверхностной и недальновидной женщиной, и менять что-то, по его мнению, было уже слишком поздно. Слишком далеко зашёл процесс размягчения мозга Мадлен под влиянием ананасовых коктейлей. Видаль придерживался убеждения: «Я с дурами не купаюсь». Он выходил за пределы поместья, но там, видимо, не находилось никого, кто бы сошёл ему в собеседники. И Арман доставал своего братца. Немилосердно. У Хью стала болеть голова от заумных историй про древних писателей и молодых наглецов, которые переходят границы. Знания Армана казались бесполезными, а нытьё – иссушающе-утомительным. Нужно было спихнуть его кому-нибудь. Нужен был козёл отпущения, который возьмёт всего Армана Видаля на себя. Объектом отпущения оказался я. Хорошо ещё, для меня в этом была польза. Да ещё какая!