Блуждание во снах - страница 36

Рукомойников стоял! Одну ногу заменял деревянный костыль с широкой кожаной подставкой, имитирующей человеческий башмак. Была и вторая нога. Но, что это была за нога… Только теперь Владимир понял всю степень смущения бедного поручика, тщетно пытающегося посильнее запахнуться длиной малиновой полой. Целая нога была женской…

Да, да, Рукомойников стоял на женской ноге, обутой в легкую летнюю туфельку на небольшом каблучке – кокетливый бархатный бантик венчал носок этой изящной туфли. Нога была хоть и женская, но немолодая и довольно полная. Сгустки потемневших, узловатых вен портили вид плотной, бледной голени. Но щиколотка смотрелась довольно изящно, относительно внушительной икры. Подобная нога могла принадлежать корпулентной даме, чуть за пятьдесят.

Появились и руки. Вернее, на свободный показ была выставлена одна целая рука, причем, тоже женская, полная, с продолговатыми, крашеными ноготками. Толстые пальцы венчали два безвкусных перстня в массивной оправе. Другая рука инвалида пряталась в рукаве халата и, судя по наполненности этого рукава, была либо протезом, либо очень худой.

Владимир в смущении отвел глаза от вновь приобретенных частей тела Василия Степановича.

– Я вижу, Владимир Иванович, вас что-то смущает? – не без ехидства молвил Овидий. – Или же вы не довольны новыми членами Василия Степановича?

– Нет, что вы. Я, право, очень рад, – Владимир густо покраснел. – Так-то гораздо лучше будет. Прямо чудеса протезирования. Как далеко шагнула медицина…

– Брось валять дурака, Махнев, – отрезвил его карлик. – Причем тут медицина? Подобрали пока то, что могли. Одна нога только потребная и нашлась. Другая ножка с изъяном – гангрена ее, окаянную, изъела. Увы, не сгодилась. Будут варианты лучше, тогда и заменим. А пока пущай и так походит. Все не обрубком лежать, как у тебя под кроватью, дерзкий стихоплет. Меньше бы гадость всякую жрал… Сказочник нижегородский. Ну, погоди, пряниками-то тебя здесь не одарят. Огребешь шишек по-полной, – голос карлика звучал угрожающе. На круглом лице блуждала мстительная, кривая улыбка. Даже красная феска съехала на тяжелый затылок.

– Простите меня, господа. Я право не специально, – пробормотал Владимир. – Я, пожалуй, пойду, – он топтался на пороге.

– Овидюшка, полно нам ссориться, – примирительно резюмировал Василий Степанович. – Владимир Иванович тут недавно-с. К порядкам тутошним не привыкши. Зря ты на него напраслину возводишь. Он же вовсе не хотел меня рук и ног лишать. Правда?

Владимир отрицательно мотнул головой.

– Ну, вот. Я же и говорю: он не желал меня на свет калекой выдумать. Да я, право, и сам теперь сомневаюсь относительно собственного происхождения. Ибо точно ведаю, что жил и раньше, до знакомства с господином Махневым. Я и войну всю прошел-с и ранение получил, и награды у меня настоящие. Я, по правде говоря, так и не уразумел: отчего в тот день уснул в своей комнате, на Гороховой, а проснулся под кроватью у Владимира Ивановича. А надо бы сказать, что комнатенка-то у меня хоть и узкая, словно гроб сосновый, однако же, сухая на удивление была и клопами не богата, – хохотнул поручик. – И платил я недорого за нее. Повезло с комнатенкой. Да-с. Мне предлагали в пансион или гошпиталь Семеновский поступить, ввиду моей увечности. Но я отказался. Да и кому захочется надзором вечным пробавляться? Ни вина не выпить, ни баб в больничную палату не пригласить. А на вольной жизни бабеночки-то ко мне захаживали. И не дурственные, я вам скажу, бабеночки: справные, да и при туалетах. Иным даже нравилось раздевать меня донага и пялиться на мои немочи… До чего бабы народ любопытный. Но и телесную радость они со мной получали, канальи. Средь них слушок тогда прошел, что силен я, как мужчина. Вот они и повадились шастать – одна за другой. Кому лихо, да немочь, а им любопытство, да похоть. Они на молодце-то моем ох, как скакали, окаянные, – физиономия Рукомойникова зарумянилась.