Мария узнала голоса. Тихий вкрадчивый спокойный принадлежал ее психологу Виктору Андреевичу. Тягучий и сладкий, почти медовый – женщине-администратору, что сидела на входе в частный центр. Кажется, ее звали Ольга.
Они говорили о ней. Не называли имен, но она это чувствовала, как чувствовала и то, что услышанное невероятно важно и поэтому, оставив все попытки открыть глаза, просто лежала в кресле и ловила каждое слово.
– Одни проблемы в этом деле, – недовольно сказал Виктор Андреевич. – Что ты ей вколола?
– Хотела снотворное, но не успела, – с раздражением ответила Ольга. – Она уже грохнулась в обморок. Она меня напрягает, и ваши сеансы становятся все продолжительнее. Пора кончать. Может, как обычно?
– Нельзя. Босс против.
Ольга, судя по всему, закурила. Мария почувствовала аромат табака, смешанного с ментолом.
– Не нравится мне все это. Босс не объясняет причину, но убрать ее не разрешает. Что их может связывать?
Мария услышала, как открывается окно прямо у нее над головой. Пока никто не заметил, что она в сознании, и Марию это устраивало.
– Босс не из влюбчивых. Вряд ли дело в симпатии, – Виктор Андреевич перелистывал блокнот. Мария услышала шелест и почему-то вспомнила о своей любви к книгам. Да, точно, в детстве она обожала читать. Особенно историческую литературу.
– Страсть? Потянуло на молоденьких? – тем временем продолжала Ольга.
– Возможно, но подвергать опасности дело всей своей жизни из-за какой-то бабы?
– На него это непохоже, – Ольга звучно выдохнула дым, и Мария легко представила облако, обволакивающее стройную фигуру администратора.
– По правде говоря, – произнес Виктор Андреевич, – мне осточертело играть роль психолога. Рано или поздно она все равно все вспомнит. Память уже возвращается. Пока она жива, мы в опасности.
Мария похолодела. Это галлюцинации или кошмарный сон. Сейчас она откроет глаза и окажется в своей уютной квартире на Гарькавого. Нальет кофе, сядет на диван и включит «Дискавери». Так и будет. Иначе и быть не может.
Но реальность пугающе звонко проникала в ее сознание: «Пока она жива, мы в опасности».
Ольга тем временем заговорила чуть тише, так, что Марии пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.
– Слушай, я могу вколоть ей «веронал», и она хорошенько проспится…
Она сделала паузу и уже шепотом медленно добавила:
– А могу совершить ошибку и перепутать лекарства.
Наступила тишина. Мрачная и пугающая. Мария буквально увидела себя с аккуратным и неброским макияжем и навеки закрытыми глазами. Она судорожно начала вспоминать слова «Отче наш»: так ее учил отец действовать в критических ситуациях, но, как назло, память снова подводила. Она не помнила ничего дальше первых трех строчек.
А потом ее словно оглушило. Казалось мир вокруг взорвался. Мария не помнила в какой именно момент открыла глаза. Может, когда прозвучал этот грохот или когда вспоминала молитву, но сейчас она в панике оглядывалась по сторонам. Попыталась приподняться, а сил хватило только на то, чтобы скатиться на пол. Мария больно ударилась локтем, и нервные окончания моментально взвыли. Она приподнялась на колени и поползла вперед. Мир молчал. Она даже не слышала биения собственного сердца. Возникла нелепая мысль: «Может я умерла?» Но телу не нравилась подобная версия, и оно упорно продолжало ползти, пока руки не наткнулись на блокнот. Взгляд пробежался по кислотно-зеленой обложке и замер на узловатых пальцах, безжизненно лежащих на полу. Как в замедленной съемке к Марии постепенно приходило осознание того, что эти пальцы больше не сожмут шариковую ручку, не сделают ни единой записи в толстом блокноте и больше никогда не поправят съехавшие очки в золотистой оправе.
