– Фу, – отмахнулся Профессор, – ей-богу, какие глупости! Осмотрись вокруг, прикоснись к стене, проведи рукой по гладкой поверхности стола. Если хочешь, можешь коснуться меня. Неужели все это столь нереально?
– Нет, – Дэвид отрицательно покачал головой, – но это не может быть правдой.
– Почему? Потому что происходит что-то не вписывающееся в твое понимание реальности?
– Можно сказать и так. Это все какая-то ерунда.
– Дэвид, отрицание никак не может заставить стол исчезнуть. Оно может только загнать тебя в иллюзию, наполненную обманом, который ты считаешь правдой.
– А кто сказал, что этого уже не произошло?
– Резонно, – ответил Профессор, приподняв одну бровь. – Отличить реальность от вымысла или иллюзии довольно сложно, ведь люди так сильно привыкли жить внутри собственного восприятия. Мы привыкли врать себе о собственных ошибках, чтобы легче их пережить. Врать, чтобы не смотреть в лицо правде, которая может расстроить нас еще больше. Отчасти это инстинкт самосохранения, а отчасти слабость и трусость. Только воистину смелый человек способен встать с колен, снять повязку со своего лица и, гордо расправив плечи, взглянуть на все свои неудачи и поражения. Именно такой человек может отличить правду ото лжи. А какой человек ты, Дэвид?
– Обычный, – не задумываясь, ответил мистер Розен.
– Обычный, – еле слышно повторил Профессор.
Пластинка на патефоне закончилась, и вместо музыки комнату заполняло шипение от иглы, двигающейся по пустому пространству.
– Прости. На минутку отвлекусь от нашего разговора, – Профессор тут же поспешил к патефону.
Ему было трудно быстро передвигаться, но тем не менее пожилой мужчина, прихрамывая, пересек комнату за несколько шагов и наклонился над патефоном. Пока он отодвигал иглу в сторону и переворачивал пластинку, Дэвид увидел нечто очень странное: комната еле заметно начала меняться. Мерцая, будто картинка телевизора, стены изменяли цвета. Они становились похожи на небрежный рисунок. А стол, до сего момента не вызывавший сомнения в том, что он сделан из дерева, все больше стал походить на игрушку. И тут Дэвид понял: комната стремилась стать частью искусственного города. Но тут из патефона с новой силой зазвучала музыка, и мерцание исчезло, вернув комнату в первозданный вид. Эту мелодию Дэвид тоже когда-то знал, а сейчас она была не более чем безликим эхом в опустевшей памяти.
– Я думаю, ты заметил? – поинтересовался Профессор, повернувшись к Дэвиду.
– Конечно, комната ведь тоже часть города? Ее удерживает музыка.
– Именно, но об этом чуть позже. Давай поговорим о главном.
– Погодите, а что если патефон сломается? Или пластинку заест? – указывая пальцем на музыкальный аппарат, заволновался Дэвид.
– Не переживай, этого не произойдет. Обо всем по порядку, – Профессор вернулся к путникам и снова спрятал руки в карманы. – Ты сказал, что ты обычный человек. Почему?
– А какой же? Что отличает меня от других? Я никакой не гений, а самый обычный рядовой гражданин, если так можно выразиться.
– Не нужно быть гением, чтобы быть особенным, но и нельзя назвать особенным того, кто в своей жизни поступает так же, как и миллионы других. Особенными нас делают наши мечты, наша любознательность, стремление постигать что-то новое. Познание и созидание. Вот, на мой взгляд, базовые принципы особенного человека, а не тени среди теней.
Дэвид рассмеялся. В словах Профессора не было абсолютно ничего смешного, и все же это было смешно, ведь тогда получается, что Дэвид и был тенью среди теней.
