– Совсем другое дело! – прозвучал довольный голос Профессора, едва Дэвид сыграл последнюю ноту.
– Спасибо, но я могу и лучше! – принимая из рук учителя какао воскликнул Дэвид.
– В этом я нисколько не сомневаюсь, – Профессор облокотился на стену, держа в руках большую кружку с ароматным напитком.
– Ты быстро учишься, даже слишком. Так что давай не будем торопить события и перегружать твой юный мозг новой информацией. Пусть все как следует уляжется.
– Вы думаете, я могу стать хорошим музыкантом?
– Нууу, – протянул учитель, – это зависит только от тебя самого, но все задатки у тебя есть. Твой отец еще не надумал купить пианино?
– Он часто говорит об этом.
– Тогда в чем же дело?
– Я не могу вам сказать.
– Понятно, – Профессор и без объяснений догадался, что дело в больших расходах на врачей для матери Дэвида. – Ты можешь приходить ко мне и играть в любое время, конечно, если у меня не будет занятий с другими учениками.
– Спасибо, Профессор.
– Не за что. Ведь в конце концов что может быть важнее любимого занятия. Знаешь, когда я был в твоем возрасте и родители заставляли меня заниматься музыкой, я буквально ненавидел все это. Мама часто говорила: «Я думаю о твоем будущем, Эдвард! Ты еще слишком маленький, чтобы это понять, но однажды ты будешь мне благодарен!» И сейчас я действительно ей благодарен. Порой для того, чтобы понять, как сильно мы заблуждались, нужно время.
– И когда вы изменили свое мнение?
– Это довольно грустная часть истории. Ты уверен, что хочешь ее услышать? – слегка прищурившись, поинтересовался Профессор.
– Конечно, – кивнул мальчик.
– Всю мою жизнь с нами жила бабушка по маминой линии. И она очень любила слушать, как я каждый вечер играю для нее одну и ту же композицию…
– Какую? – перебил Дэвид. – Ой, простите.
– Ничего, – он действительно не злился, ведь для этого не было никаких оснований. – «К Элизе» Бетховена. Бабушка говорила, что эта мелодия напоминает ей о детстве: временах, когда она бегала босиком на соседнюю улицу, чтобы купить батон свежего хлеба. И хоть мне и не нравилось играть, но я делал это для нее, – глядя в пол, Профессор замолчал.
– И так вы однажды полюбили музыку?
– Что? – он опомнился и перевел взгляд на Дэвида. – Ах, нет. Через несколько лет, когда бабушки не стало. На ее похоронах собралось много людей из разных эпох ее жизни. Но даже когда гроб опускали в яму, я еще не до конца понимал, что же случилось. Могилу быстро засыпали землей, оставив на ее место высокий холм, и все присутствующие поехали к нам домой. Там ко мне подошла наша соседка. Оказалось, что бабушка буквально каждый день рассказывала ей, как я играю, и тогда она попросила сыграть «К Элизе» для бабушки в последний раз. Я согласился. Сел за пианино, открыл крышку и, закрыв глаза, начал воспроизводить выученные наизусть ноты. С каждым нажатием на клавиши внутри меня что-то менялось, пока наконец я не осознал, как сильно мне будет не хватать наших с бабушкой вечеров. Я сожалел о каждом дне, когда ворчал и пытался отлынивать от надоевшей композиции Бетховена, ведь в те секунды делал больно близкому человеку. На глаза навернулись слезы, и я понял, что музыка – это то, что тонкой нитью навсегда связало меня с бабушкой. Прежде игра на пианино и издаваемые им звуки были для меня просто механическим процессом, но тут я прочувствовал каждую ноту и впервые услышал, как по-настоящему звучит этот громоздкий инструмент. И с тех пор для меня ничего не изменилось. Иногда по вечерам я гашу свет в комнате и играю «К Элизе» для бабушки. Пару раз мне даже казалось, что она, как прежде, сидит на диване и внимательно слушает. Хотелось бы, чтобы это было правдой.
