Блюзы памяти. Рассказы, эссе, миниатюры - страница 15

А то пора выскрести из себя последнее – для резюме, – и для этого в последний раз нырну за Бланкой, но уже не в клетку, а в обитель Раскаявшейся и Простившего, – великие чувства! – чтобы, хотя б на минуту, представить себе их самый задушевный разговор: вот она зажигает свечи, – любит их тихий и мигающий свет, и они у нее – на полочках с сувенирами, на пианино, на книжном шкафу, – ставит на стол бутылку французского вина, привезенного из злополучной Голландии, два фужера… ну и всё остальное, что нужно для задушевной беседы, и вот уже сидят они друг против друга, у него в одной руке – бокал с вином, изумрудом переливчатым сверкающий от свечных огоньков, а в другой… вернее, а другая – на изящной ручке сияющей Бланки. Ну а потом…

Нет, не буду подглядывать, – а что же потом? – и, отвернувшись, в одиночестве домыслю такое: наверное, возвратилась Бланка потому, что её обрусевшая душа неизлечимо заразилась нашим русским вглядыванием, всматриванием, прозреванием явлений и даже вещей: а что там… как там, если – дальше, глубже?.. и для чего?.. да и зачем, наконец?

Кстати, а зачем?

И скучно ей стало бродить среди махровых цветов по вымощенным тропинкам со стрижеными деревьями. И захотелось вырваться из той, красивой клетки, чтобы обрести…

Но что, что обрести?

…Платочком махну, но уйти не смогу

Из этой проклятой и радостной клетки.

О! Как раз и кода для моего рассказа, – строки поэта со странным псевдонимом «Положение Обязывает», только что выкраденные с лит. сайта.

Ездили на дачу к друзьям-художникам, – он пейзажист, жена график, – сидели у камина, пили домашнее винцо, а вокруг домика всё сияло инеем, смешно подпрыгивая в нетронутом снегу, выискивали что-то длинноносые черныши-галки, перепархивали с ветки на ветку синички и, упруго взлетая в бирюзу неба, осыпали снег с веток. Но как же не вписывались мы в это лилейное великолепие своими беседами! Нет, неискоренимо это в русских, – снова и снова вызывать прошлое, переплетать с настоящим, спорить о будущем, вот и мы: о новых документах о Ленине16, который возвратился17 делать революцию в России на деньги воюющей с ней Германии; о «красном терроре» и развязанной большевиками пятилетней гражданской войне18, после чего население страны сократилось на шестнадцать миллионов от пуль, голода и эпидемий; об «уничтожении как класса»19 самых работящих мужиков страны, о «расстрельных списках» Сталина20, о лагерях ГУЛАГа*, из которых не вернулись миллионы лучших людей России.21 Потом Виктор поднялся к себе в мастерскую, а спустился с книжкой в руке и, возвращаясь к разговору об уничтоженных «как класс», открыл её (мою «Ведьму из Карачева», подаренную ему когда-то) и, словно подводя итог нашему общению, полистал её и стал читать:

«…Ну, а вскорости добрался до престола Ленин, и сразу разное стали про него говорить: одни – что он хороший человек и землю крестьянам пообещал, а другие – что шпион немецкий и что родители у него не русские, а разве не русский сможить быть для нас хорошим? Но зима прошла спокойно, а летом… Летом стали буржуев громить. И начали с Кочергина. Он же самый крупный промышленник в Карачеве был, масло гнал, складов с мукой у него много стояло. Помню, как вздорожаить хлеб, так он и пустить его подешевле, и собьёть цены. Его-то первым и расстреляли, и еще с ним человек семь. А жена как ахнула, так и померла вскорости. Осталося трое детей сиротами… Поограбили их пеотом, пообчистили, кто мог, тот и ташшыл от них всё, что хотел за кусок хлеба. Да и вообще судьба у них плохая была. Один тогда уже взрослый был, так не знаю, куда его дели, а двое других… Мальчика Васей звали, а девочку – Маней, ровесницей мне была, и вот когда мать её померла… А как раз зима была, холод лютый, а эта Маня собралася в платьице белое, в одежонку летнюю, да и к маме на могилку. Пала там, рыдала-рыдала!.. Там-то её и нашли. Привезли домой, а у нее – воспаление легких, за три дня и готова. Ну а Вася… Бывало, смеются над ним, как над дурачком каким: буржуйский сын, буржуйский сын. А чегосмеялись-то? О-о, Господи! Ведь что тогда делалося! Люди прямо осатанели! Всё ж большевики агитировали: буржуи во всем виноваты, буржуи! Вот народ и не давал прохода этому Васе, никто его не призрел, и он пропал куда-то… должно беспризорным сделался. Тогда ж беспризорных детей столько было!.. Как-то поехали мы с Сенькой за хлебом в Москву, пошла я на сухаревский базар, завернула в один переулок, а там их тысячи! Грязные, оборванные. Кто прямо на земле ляжить, кто – на перинах. Один момент мне особенно запомнился: девочка лет десяти ху-денькая такая… и пьяная. Да и мальчишки с ней тоже пьяные, и рвуть на куски живую курицу, а девчонка эта танцуить вокруг них, кривляется! Так страшно стало! А еще жалко. Ну до того жалко, что слезы аж навернулися. Боже мой! Какое ж несчастье, какое горе согнало сюда детей этих!? Зима как раз надвигалася, холодно становилося, а они – почти раздеты! Потом зашли мы к знакомым, стала я им все это рассказывать, а Алешка и говорить: