Кроме тщедушного тела, Марина Федоровна обладала писклявым голосом, которому пыталась придать некую детскость, и потому постоянно сюсюкала. Она склоняла головку набок, застенчиво улыбалась и изо всех сил строила из себя ласковую дурочку: мол, ничего она в этой жизни не смыслит, а каждый норовит обмануть сироту.
На самом деле она была довольно стервозной бабой, которая не прочь сделать ближнему пакость, и ложку мимо рта уж точно никогда не проносила. Марина Федоровна терпеть не могла Серову, с которой вместе училась, за то, что та умудрилась стать знаменитой, тихо ненавидела первую жену Артемьева, теперь тоже довольно известную писательницу, а Аглаю Петрову считала дурой и бездарем, хотя при встрече целовалась с ней взасос, сопровождая это действо комплиментом, после которого Аглая долго хлопала глазами, пытаясь сообразить, то ли ее похвалили, то ли плюнули в физиономию.
В отличие от худосочной Марины Федоровны, Аглая Викторовна Петрова была могучего телосложения. И ростом, и статью она походила на бегемота, шумная и, как большинство людей, обремененных лишним весом, добродушная. Хотя в ее случае это скорее было не природным качеством, а сознательно выбранной линией поведения.
После окончания Литературного института она тоже писала скверные книжки, но, в отличие от Скворцовой, не успокоилась по сию пору. Каждый свой новый шедевр она дарила моему мужу с трогательной надписью: «На ваших книгах я училась писать», что выглядело как-то двусмысленно: то ли учитель никудышный, то ли ученица ни на что не годится. К Артемьеву обращалась исключительно на «вы», начитавшись любовной переписки начала двадцатого века, до которой была охоча и которую цитировала по делу и без оного, постоянно все путая. Подозреваю, она была влюблена в Артемьева. Во время кремации хлопнулась в обморок, что создало дополнительные трудности: даму весом в сто двадцать килограммов поднять с пола не так просто.
Став знаменитым, муж проявил благородство и устроил ее редактором журнала, не то чтобы хорошего, но и не совсем захудалого. Петрова печатала там свои романы с продолжением под псевдонимом Любовь Шевченко, но слава по-прежнему обходила ее стороной.
– Как всегда, хороша, – гаркнула она и заключила меня в объятия, в которых я совершенно потерялась. – Что это Наталья говорит про Сусанну? Неужто правда из окна свалилась? – проявила она интерес.
– Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.
– Валентина здесь? – сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.
– Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?
– Я, пожалуй, чаю, – пробасила Аглая. – Но для начала разберу свои вещи.
Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.
– Ждать больше нельзя, – быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. – Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?
– Обратила, – буркнула я.
– Так вот, пока у публики явный интерес… ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? – забеспокоилась она.
– Один готов совершенно, – поведала я. – Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…
