А лишь сказал задумчиво лихой казак:
– Запомни сам и передай своим, убоже,
Что щупать стегна казака себе дороже,
Поскольку стегна,
И они же бёдра,
И они же ляжки –
Святых святая казака,
Как люлька, шашка
И с горилкой фляжка.
Он облегчился и отмяк.
А мне сказал: «Ступай, кизяк,
Пока я по-большому не сходил.
И цепом между крыльц меня
Чигиринский воитель отходил.
…Как бы какое восхищение меня объяло вдруг неистовое –
То возвращалась жизнь, то истины момент настал,
Как бы сейчас пропели публицисты!
Мне показалось: ветерок скользит от щиколоток – выше, выше…
Потом дыхнуло ласково в лицо, и – завертелись крыши!
Очнулся посреди толпы казачьей под говорок ползучий:
– Ишь, судорожь колотит, трясёт его падучка…
Один сердюк с косой вдоль уха –
Здоровый такой лось! –
Советовал: «Бижи помыйся, ваша милость,
Дуже гивна в тэбэ скопылось…»
Так на Хмельницкого моче фортуна
Внесла меня в счастливую лагуну.
Но с той поры меня то крючит, то ломает,
Рука повисла правая, походку портит левая нога стамая.
Когда подписываю чек на небольшую сумму вроде,
Мне судорогой пальцы сводит…
Ну, ладно я левша. И если отказала правая
И требуется вам подделка,
Могу и левака черкнуть под Самоделкина.
Я постоянно голоден, я просто волчьим голодом обуян!
Утробу больно стягивает, скручивает,
Я слопать дрянь могу любую.
Не отпускает ощущенье пустоты,
Оно меня преследует и рвет –
И грудь, и глотку, и забитый пищей пищевод.
И если я, чтобы освободить нутро,
Лимонную поставлю клизму,
Страданье может привести
К невольному каннибализму!
Кроме того: подавлен слух, сижу как бы в реторте я,
Хотя улитка в ухе есть и орган Кортиев.
Сомнительные просьбы о деньгах друзей-завистников,
Отжитых надоедных баб
Выслушиваю больше по губам.
Да что, Отец! После событий тех
Не различаю радуги!
Зеленый, желтый – это да,
А прочие цвета
Мне как бы и не надобны…
(Иаков, как доказательство, протягивает Боди-Богу очки
и радостно восклицает.)
Крепка Богданова горилка,
Но, слава богу, жив курилка!
БОДИ-БОГ (кивает).
Тебе Хмельницкий, значит, дал потачку,
Не порешил, не растерзал – перепугал.
Так ты бы с этого и начал,
А то: кизячный путь, кагал…
(Люциферу.)
Богдан его попортил, слышишь, бес,
Вплоть до болезни Геркулеса…
(Иакову.)
Так говоришь: счастливая лагуна…
А всё-таки, причём же здесь Фортуна?
ИАКОВ (глубоко вздохнув).
…Возы отправил я на Корсунь ночью, по росе,
А сам на шарабане был, отставши ото всех.
Решил ещё раз обежать имение,
Не позабылось ли чего при суете?
И, представляете Вы, в зало при свечах
Сидит… панёнка,
На голове не то чепец цыганский,
Не то венок, не то корона…
И, боже мой – такое может быть?! –
Не ожидая для себя от казаков урона,
Прядет себе на прялочке,
Толкает пальчиками колесо
И тонкую такую сучит нить…
(Иаков всматривается в головной убор Исиды
и судорожно сглатывает.)
Увидела меня и палец поднесла к губам
И говорит так ровно, как сейчас я вам:
–Сховайся… в копны… паче…
«Ты кто? – я говорю, от страха чуть не плача. –
Тебе чего здесь надо?!»
Она: « Я – Фортуната.»
И вдруг сама собою сгинула, пропала,
Как будто не бывала.
И только от свечей трескучий шип…
Я королевской милости был маетности этой
Коронный откупщик,
По-ихнему, по-казаковски, державец-жид.
Я в копнах спрятался.
Обоз в степи пропал.
А я остался жив…
(С минуту длится молчание. Боди-Бог внимательно
смотрит на опустившую взоры Мать-Исиду.)
БОДИ-БОГ .
Каким же видится, Иаков, исход борьбы твоей?
ИАКОВ (гордо).
Я королем стал кредиторов
