Бог – что захочет, человек – что сможет - страница 25

Как Кобзона на всё хватает? Разве что виноват феномен всеядности – талантливейший Иосиф Давидович? Он интерпретатор музыки огромного временного диапазона? Возможно, это ценное качество…

Только я появился в редакции, Великанов, пришедший с летучки, которую проводил главный редактор Новоскольцев, ни с того ни с сего, объявил:

– После работы едем к Вальке Никольскому. Нас ждут. Я рассказал о тебе кое-что.

– Что именно?

– Бычков выпить не дурак. Охотно и умело поддерживает компанию. Пишет стихи. Трепач первоклассный. Так что, едем. Готовься!

– Как прикажешь готовиться?

– Морально, – Великанов ёрнически хихикнул. – Прихватим бутылочку трёхзвёздочного армянского, чтобы не чувствовать себя неловко при знакомстве, и айда на проспект Мира.

– Одеться бы надо попарадней…

– Ничего, и так сойдёт… По примеру Пушкина ты читал, конечно, Апулея, а Цицирона не читал?

– Он, что, оракул, провидец, человековед – этот твой Валька Никольский?

– Оставь иронию, Юрка. Ты не отойдёшь, не отлипнешь от него.

Ко многому в жизни равнодушный, Великанов, видать, на Вальку Никольского, как теперь говорят, запал всерьёз и надолго.

– А вот на что указывает Апулей в своей бессмертной «Апологии»: «Тьма безвестности заслоняет тебя от всякого, кто мог бы подвергнуть тебя оценке». В доме Никольского ты, следуя логике Апулея, окажешься в ярко освещенном месте, и у Валентина Михайловича будет возможность рассматривать тебя из темноты, по его доброте и ради твоей защиты.

– Апология – защита, но разве я нуждаюсь в защите неведомого мне пока что Никольского?

– Как сказать… Поговоришь с ним – поймёшь.

В прихожей нас встретили мать, сестра Никольского и радостный собачий лай. Все трое бросились обнюхивать, обнимать, целовать явившихся в гости. Великанова целовали как старого друга дома и меня заодно. Наталья Васильевна довольно бодрая старуха, тугая на ухо, безгранично гостеприимная, со светящимися радостью глазами, умилённо разглядывая меня, норовила погладить по плечу и пожать руку. Распоряжалась сестра Никольского Шура – хозяйка в доме. Роль эту, судьбою ей назначенную, безмужняя, при годах, когда надежда на личное счастье, если не погасла полностью, то брезжит еле-еле, она вела с охотой, даже порою с воодушевлением. Редко она предавалась унынию, как я заметил. У неё был золотой характер. Только мы вошли, посыпались Шурины молодецкие (именно так!) шутки, разудалые комплименты, отпускаемые старому другу дома Володе Великанову и новобранцу Юрию – на глазах творился зачин добродушного русского кумовства. (Впоследствии Валентин Михайлович стал крёстным отцом моего сына Сергея, так что всё происходившее в прихожей, густо завешанной живописью и графикой, относилось не только к настоящему, но и к будущему.) Великанов, сняв пальто и кепку, приноравливался достать из пачки сигаретку-коротышку, в другой руке наготове держал спички. Хозяин из большой комнаты-гостиной нетерпеливо подал голос:

– Друзья, что вы так долго возитесь? Заждался я. Шура, ты заласкала Юрия Александровича.

Разумеется, загодя Великанов много чего нашептал (любил мой коллега такой способ общения) при сеансе курения, когда они оба, Великанов и Никольский, всласть дымили, Великанов вонючими, крепкими «Новыми», а Никольский ароматным импортным «Кэмелом». Соответственно, в редакционной курилке Великанов просветил меня насчёт Никольского, доложил про его безножие. Охать, умиляться, удивляться при личном знакомстве с Валентином Михайловичем мне не пришлось.