– Знаешь, – зашептал он мне в ухо, – я договорился: ты в бригаду не пойдешь, нечего тебе там делать, после проверки чеши ко мне в клуб.
Это пробуждение, безусловно, оказалось наиболее приятным за прошедшие полгода. В тот же день я стал помощником повара.
Работа вначале показалось особенно тяжелой. Повар, к которому попал в подчинение, конечно, видел, какой я работник. Сказать, что не хочет меня брать, он не мог, но решил поблажек не давать. В третью или четвертую смену что-то было не в порядке с котлом, поэтому всё сбилось с графика. Я здорово устал и очень хотел спать: ведь как-никак проработал целые сутки. Часа за три до окончания смены повар объявил, что будет проверка, поэтому не как всегда, а самым тщательным образом надо вымыть пол всей столовой и соскоблить засохшую масляную краску вдоль плинтусов, особенно в углах и под котлами.
Ни после ареста, когда всю ночь проходил по камере предварительного заключения, ни после объявления приговора, я не переставал верить в свою звезду, что каким-то образом все разрешится. Ведь лагерь не для меня, это не моя судьба.
Именно в тот день, когда без сил стоял на коленях в углу, соскребая краску с пола, впервые в жизни, на каком-то совершенно новом уровне сознания, ко мне пришла мысль, что никакой звезды, светившей мне одному, не было. Я почувствовал себя крошечной частичкой огромного мира, в котором загнан в угол, поставлен на колени, сломлен. Даже повар, который все время делал мне замечания, не вызывал раздражения. «Все правильно и справедливо, – смирился я тогда. – Повар здесь не причем. Это расплата, и никуда я отсюда не выйду».
Приблизительно, тогда же во мне снова возник голос, когда-то по-дружески обещавший, что ничего не случится. Он совершенно преобразился, но я сразу узнал его. Вбивая в меня слова, как гвозди, он отчеканил: «Возомнил, что ты талант? Ведь и мать, и сестра предупреждали тебя, что этим всё кончится. Да ты – дерьмо, твоё место здесь. Неизвестно, выйдешь ли ты отсюда вообще». Сказал, будто навсегда захлопнул дверь камеры и пропал.
Через две-три недели работы на кухне отношения с Дмитричем стали ближе и доверительней. Он рассказал мне о своих проблемах. Нарядчик всеми силами старался выжить Дмитрича из столовой и поставить своего человека. Он родился и вырос в соседнем городе, многих офицеров, контролёров и капитана Пиксина знал еще на воле. В этом была его сила. Дмитрич же был силен тем, что его друг работал в обкоме партии и несколько раз приезжал к нему на обкомовской «Волге». Это производило впечатление на начальника колонии и замполита.
Через некоторое время положение Дмитрича осложнилось. Кто-то подбросил в котел кусок щетины. Во время завтрака её обнаружили в бачке с кашей. О случившемся мгновенно доложили начальству. Как назло (а, может быть, так и было задумано) начальник колонии оказался в отъезде, а замполит один Дмитрича отстоять не мог. В результате из столовой ему пришлось уйти.
А дней через десять мне представился случай увидеть капитана Пиксина в работе. Была моя смена в столовой. Еще днем Дмитрич дал мне ключи от клуба (клуб и столовая находились в одном здании) и попросил принести ночью в его кабинет котлеты, которые ему обещал нажарить повар. Я в точности исполнил его просьбу.
Хорошо помню, в ту ночь был сильный мороз, и все окна на кухне полностью заиндевели. Около трех часов ночи раздался страшный стук в дверь и крики немедленно открыть.
