Я не сразу это понял – ну, про прошлое; а вот когда увидел, ну не совсем даже увидел – скорее услышал, хотя изображение в луже было немое, но я его все-таки услышал – услышал, как еврейский парень кричит в рацию: Храмовая гора в наших руках, – и вот тогда я понял, что лужа показывает прошлое. Прошлое того, еще не скособоченного Иерусалима. Я даже имя вспомнил: Моти Гур – командир легендарных «Голани», – именно он во время Шестидневной войны кричал в рацию: Храмовая гора в наших руках, Храмовая гора в наших руках!
Храмовая гора девичьей грудью лежала в руках Моти – потом выяснилось, что вовсе она не девичья, но это было уже потом; а тогда Моти Гур об этом не подозревал и нежно ласкал ее, водя указательным пальцем правой руки по часовой стрелке вокруг соска Храмовой горы, задерживаясь на без двадцати пяти восемь – эта точка была особо чувствительна к ласкам Моти; а потом – не в том смысле, что после без двадцати пяти восемь, а в том смысле, что потом; вернее, это было не потом – это было прежде, просто я увидел то «потом» сейчас, – в общем, руки, лапающие Иерусалим, сменились. А потом еще раз сменились – в такт обратному движению стрелок часов колокольни Сан-Сальвадор. А потом еще одни руки, потом еще. Годами и тысячелетиями Иерусалим шел по рукам, и все это отражалось в луже.
Иерусалим, по мнению лужи, был еще той блядью. Иногда невинной, чаще бесстыдной, расчетливой, но случалось и бескорыстной. А первым у Иерусалима был ты. Ты – это Бог. И от тебя у Иерусалима родились церкви, синагоги и мечети. Не знаю уж, по залету родились или по любви, но первым у Иерусалима был ты. А Недаша говорила, что все девчонки помнят своего первого. Ну, тогда, когда она пришла ко мне в бабушкину квартиру в Москве, на Соколе. Недаша тогда блядью работала, и ее Снежаной звали. А Недашей – это я ее так назвал. Уже в Иерусалиме. Она там тоже блядью работала.
А Иерусалим – ну, после тебя – тоже пошел по рукам. Кто только не имел его за эти четыре века. И каждый за это расплачивался. Кто деньгами, кто жизнью, кто рассудком. Тело Иерусалима состояло из спрессованных душ и погибших надежд всех тех, кто добивался этого тела. Кто огнем, кто деньгами, кто молитвами. Но все они – если и получали, то получали только тело. Как говорила Недаша, когда тебя трахают – можно просто закрыть глаза; когда тебя ебут – можно просто отключиться, а когда тебе душу, да еще без презерватива, – это хуже всего. Иерусалим это знал и мало кого пускал себе в душу. Зато четко следил за оплаченным клиентом временем, отсчитывая сроки жизни правительств, прокураторов и пророков. И никаких тебе «продлевать будете» – живая очередь напирала, и не все в этой очереди доживали до своей очереди.
В общем, как утверждала лужа, та, что должна была лежать на Дорот Ришоним, 5, а вместо этого лежала на Дорот Ришоним, 7, Иерусалим – та еще блядь.
Иерусалим не раз делал себе гименопластику
Кстати, о блядях. В смысле, ой. Вернее, ой, то есть блядь. Так маленький бог Света говорила – до того, как ее убили. У нее еще сисек не было. А Недаша – у нее-то с сиськами полный порядок, на них даже оливы в Гефсиманском саду заглядывались – ну в смысле это моя олива заглядывалась, а Недашина – она косилась, ну потому что моя олива на эти сиськи заглядывалась; так вот, а сама Недаша – она раньше Снежаной была, а сейчас замуж вышла, вместе с сиськами, – сама Недаша говорила, что все мужики хотят быть первыми. Она это говорила и когда Снежаной была, и когда Недашей. А еще она говорила, что некоторые даже готовы заплатить девочке, чтобы та операцию себе сделала, – ну чтобы потом первым у нее быть. Гименопластика называется.
