– Здравствуйте, до Клина, сколько будет стоить?
Таксист слегка удивился, когда прилично одетая дама европейской наружности попросила отвезти ее не в столицу, а совсем в противоположную сторону.
– По Ленинградке? – уточнил таксист, – Четыре тысячи будет стоить.
– Три и поехали, – открыв заднюю дверь машины, сказала Ройсс, вновь почувствовав себя Меньшиковой.
Конец апреля. Средняя полоса России во власти антициклона, и дачники разминают поясницы перед битвой за урожай. Дислокация меняется, ночные заморозки отступают, и рассада с подоконника перебрасывается на дачные участки. Бесконечные автоколонны тянутся из шумной столицы. Сидя в такси, стоящем в пробке, Алла Михайловна с грустью оглядывается по сторонам. Три года назад, в конце сентября, когда умерла мать, она так же медленно двигалась в потоке все тех же дачников.
– Ничего не изменилось, – тихо заметила пассажирка.
– Да, надо было по платной дороге ехать, полдня с вами простоим.
В любой другой день, Алла Михайловна высказала бы таксисту всё, что она думает о его выборе маршрута, но скандал не должен был нарушать благородный траур. Из машины Алла вышла не прощаясь. Проведя в дороге на час дольше, чем в самолете, женщина чувствовала себя утомленной, измученной, раздраженной и абсолютно русской.
Двухэтажный дом с большим участком и садом был обнесен высоким кирпичным забором. Алла нажала на звонок, но калитка оказалась открыта. К дому вела широкая дорожка, выложенная двуцветной плиткой, справа и слева от дороги росли цветы, за которыми начинался газон. Вдоль забора высились плодовые кусты и деревья. Участок выглядел очень ухоженным, на клумбах уже цвели тюльпаны и гиацинты. За всем этим добром зимой и летом следил садовник, живший при Михаиле Ефимовиче. Жена садовника работала поваром, а также следила за порядком в доме. Сначала Меньшиков стеснялся заводить прислугу и только приглашал уборщицу, но разменяв седьмой десяток, решил разбить сад, и пришел к выводу, что в этом вопросе не обойтись без помощи. Семь лет назад Михаил Ефимович познакомился с Иваном Ивановичем, садовником, ставшим своему нанимателю настоящим другом. Когда жена Михаила Ефимовича умерла, супруга Ивана Ивановича готовила поминальный стол, и по прошествии сорока дней, Меньшиков, деликатно переговорив с садовником, пришел к выводу, что всем было бы легче, если и Иван Иванович, и его жена жили бы с ним, перебравшись из своей небольшой квартиры. Так оно и случилось. Домик Ивана Ивановича стоял около ворот. Одна из его стен являлась по совместительству частью забора и окнами выходила на улицу.
– А, это ты, – услышав щелчок дверного замка, в коридоре появился Виктор Меньшиков.
– И тебе привет, – едва улыбнувшись, ответила сестра.
– Как долетела?
– Быстрее, чем доехала, – ответила, Алла, придав все той же улыбке привкус ожидаемого разочарования. – Ну, что расскажешь, Вить?
– Да что говорить, – проходя в гостиную, начал младший Меньшиков, – отец умер, а не ты, ни Машка, не приехали даже на похороны. Любимые дочери.
– Ладно, Вить, не начинай. У меня дочка болеет, а Машка в Америке, у нее съемки. Как это произошло, а то я из звонка и не поняла толком, сердце, да?
– Сердце. Раз и все. Вроде приступ какой-то, я в этом не понимаю, – махнул рукой Виктор и сел.
Разговор происходил в большом гостином зале, обставленном кожаной мебелью. Стены до середины были обиты деревом, а дальше, до самой лепнины, обрамляющей высокий потолок, шли темные тканевые обои, расшитые золотыми нитками. Стены гостиной украшали картинами, конечно, не Эрмитаж, но подлинники, приобретенные на аукционах в разные годы самим Михаилом Ефимовичем и его предками до революции. Дом был построен в конце позапрошлого века и принадлежал семье Меньшиковых более ста лет. Вся постройка еще издали внушала надежность и говорила о богатстве домовладельцев. На небольшом столике перед диваном, стояла початая бутылка коньяка и одинокий хрустальный бокал.
