Боги Черной Лощины - страница 11

– Понятия не имею, о чем ты толкуешь, парниша, – отмахнулся от него продавец.

Мейсон отошел от лотка в сторону, все еще сжимая в руке карту. Разве ива не одна из ключевых достопримечательностей города? Та самая, что привлекает сюда туристов? Однако ситуация повторялась с завидной закономерностью. К кому бы он ни обращался, ответ всегда оставался один и тот же. Никто не знал, где находится дерево. Мейсон начал подозревать, что местные жители просто-напросто ему лгут, и это совершенно не увязывалось с его прежней идеей, что ива лишь приманка для туристов. Напротив, местные, казалось, оберегали какой-то секрет.

– Тихо! – шепнула какая-то женщина своей ворчливой дочери-подростку. Мать одарила девочку грозным взглядом, и та спешно ретировалась. Подобная скрытность только подстегивала любопытство, его внутренний рационалист загорелся желанием найти ключ к разгадке.

Гуляя по рынку, он заметил детскую площадку на самой границе с лесом, где на качелях в одиночестве сидела девушка. На вид лет двадцати, с оливковой кожей теплого оттенка и темными пепельно-каштановыми волосами, ниспадающими чуть ниже ключиц. Она вытянула длинные стройные ноги и уставилась на него. Выражение ее лица в основном можно было охарактеризовать как скучающее, за исключением искорки любопытства, очевидной даже на расстоянии. Мейсон задумался, могла ли она его узнать, хотя понимал, что это невозможно, ведь он пробыл в Черной Лощине всего один день.

Мейсон попытался внимательнее ее рассмотреть, но случайно столкнулся с другим покупателем, в результате чего на землю посыпался картофель.

– Я-я сожалею, – начал он заикаться, когда прохожий хмыкнул, явно раздраженный столкновением. Подбирая разбросанные корнеплоды, Мейсон совсем позабыл о девушке на качелях, душевные терзания отошли на второй план, уступив место смущению.

Он вернул картошку владельцу и поспешил к лотку торговца неподалеку, привлеченный белоснежной скатертью, расстеленной на массивном дубовом столе с искусно выструганными углами, плавными изгибами и старинными ножками, украшенными резьбой. Мейсон прошелся вдоль прилавка, рассматривая товары. Среди различных кристаллов, амулетов из бронзы и янтаря, фигурок из дерева он заметил крупный, переливающийся фиолетовым цветом камень в форме клыка. Поверхность камня испещряли крошечные черные прожилки, золотистые и ярко-зеленые вкрапления под ними плавно перетекали в оттенки пурпура. Никогда не сталкивавшийся с подобной красотой прежде, Мейсон невольно задержал внимание на мерцающей драгоценности, поднял камень к солнечному свету и наклонил сначала влево, затем вправо, восхищаясь насыщенными фиолетовыми и изумрудными отблесками.

– Это лабрадорит, – сказал продавец, наблюдая за Мейсоном, любующимся камнем. – Красивая штучка, не правда ли?

– Штучка? – Мейсон опустил камень и взглянул на продавца, грузного мужчину средних лет с резной курительной трубкой в руке и русской ушанкой на голове.

– Все верно, она штучка, – кивнул торговец, пожевывая конец трубки. – Все лабрадоритки – женщины, они колдуньи и шаманки.

Брови Мейсона взлетели вверх, а рот скривился.

– Но это камень. – Он попытался подавить смех, однако продавец разразился громким хохотом вместо него.

– Просто метафора, – ответил мужчина. – Его называют камнем сновидений. Говорят, он способен отделять мир бодрствования от… иных миров.

Мейсон верил лишь в один мир: тот, что звался реальностью. Где имели вес объективные, очевидные факты. Особенности личного восприятия порой заставляли людей все усложнять. Он повертел вещицу в руке. Когда на камень не падал свет, он казался блеклым и серым.