На тарелке, поставленной перед ним ловкой официанткой, лежало нечто, само по себе напоминавшее небольшого жука, исходящее тяжелым, нехотя рассеивающимся паром, коричневое, блестящее, окруженное листьями салата и ветвями укропа. Довольно затрещав, палочник совершил некое движение, отчего камера затрепыхалась и я предположил, что он кивал или производил иные жесты, отмечающие его удовлетворение блюдом. Схватив в клешню принесенный ему стальной прибор, имеющий предназначенные для нее лакуны в рукояти, он ткнул под панцирь с правой стороны, приподнимая его, позволяя вытечь темной, с желтыми прожилками, жидкости, в левую клешню поместил аппарат более хитроумный, сочетающий в себе клещи, зазубренные лезвия, резиновую грушу и придавленную к радужно поблескивающей стали толстую, твердую, нехотя гнущуюся прозрачную трубку. Воткнув ее в горячие внутренности, он что-то сдавил, повернул, потянул, красная резиновая груша засопела сонным младенцем, а по трубке потекла густая темная жижа с кусками в ней растворяющейся плоти.
Не прекращая своего удивительного пира, он повернул голову, будучи всего лишь довольным посетителем, желающим осмотреть зал, получить удовольствие от фотографий и картин на его стенах и я увидел то, что предлагалось вкусить только мне.
За столиком возле окна сидела моя жена и незнакомый мне мужчина. Доведись мне встретится с ним, я непременно запомнил бы его, ведь до этого за всю свою жизнь я только трижды встречал двухголовых.
Костюм его, вне всякого сомнения, был пошит в ателье одного из медвежьих червей. Убеждала в этом и ткань, шелковистым рубином распутствовавшая в электрической неге и покрой, стиснувший объемную талию, но не желавший увеличивать неожиданно узкие для двухголового плечи.
Головы различались больше, чем было то прилично. Правая, дальняя от палочника и от меня, окрасила волосы в цвет, почти такой же, как у моей жены, а левая сохранила их рыжими, выбрив виски, но оставив длинные пряди на затылке.
Под белой прозрачной блузой с высоким воротом, не имевшей ни застежек, ни рукавов, груди моей жены проступали с обнажающей ясностью, а черные брюки с золотистой полоской лампасов никогда ранее не встречались мне среди ее одежды. Содержимое блюда перед ней оставалось невидимым, да и было уже почти полностью поглощено ею. Бокал, высотой в два ее влагалища и имеющий схожую форму, на треть сохранил в себе красноватый напиток, белесой пеной стекавший по темному стеклу внутрь от узкого, приплюснутого верха. Судя по неуверенной улыбке моей жены, резким движениям ее рук и сощурившимся в пытливой настороженности глазам, напиток содержал немало алкоголя и едва ли тот бокал был первым, выпитым ею за вечер. Мужчина же наоборот, производил впечатление совершенно трезвого, несмотря на то, что в сапфировой жидкости его граненого бокала можно было предположить нечто несокрушимо гневное. Возможно, наличие у него двух голов, обозначало собой и присутствие удвоенного количества иных органов или же наличие тех, какими обычно не располагает человеческое тело, позволявших ему сопротивляться воздействию алкоголя и успешно вершить свое опьяняющее соблазнение.
В зале играла музыка, шахтерские марши, синтетическое сочетание ритмов и подвываний, издаваемое подземными обитателями, ставшими симбиотическими внутренними органами и я не мог расслышать разговора моей жены и ее спутника. Мешал тому и стук стальных обеденных приборов, издаваемый палочником, направившим, должно быть, камеру в сторону наблюдаемых, и создававшим вид наслаждающегося блюдом посетителя.
