Пришлось успокоить Лёшу, что разделка, которой я никак не дождусь, намечается на снегу. Лёха открыл дверь и хотел зайти в поросячий закуток, но был сбит с ног гостеприимным Борькой. Весь в собственной крови и поросячьем навозе, возмущённый Лёшка едва отбился от любвеобильного борова.
– Чего это твоя свинья на людей кидается? – недовольный Лёха, обращаясь к Пушку, вымыл руки на кухне и налил водки. – Чуть не затоптал!
– Он, когда голодный, всегда так.
– А чего же ты его не покормил? – удивился Лёха. – Как его резать? Он же на ноги встать не даёт.
– Меня в больнице, перед утренней операцией, с вечера не кормили. Я и подумал, что ему вредно есть будет, – поделился своими соображениями Пушок.
– Вреднее нашей затеи с твоим поросёнком приключиться что-нибудь вряд ли. Может, покормим его? – предложил Лёха. – Невозможно работать.
– Ребята, мы уже больше часа времени потеряли, – не выдержал я. – Сейчас, если вы кормить его соберётесь, ещё час пройдёт.
– Ладно, ладно, – сделал мне одолжение Лёшка. – Идём.
Покачиваясь от выпитого, специалист стал объяснять мне план операции: «Заходим. Ты открываешь дверь. Я заскакиваю. Ты закрываешь. Я колю и ты мне открываешь. Я выскакиваю и всё!.. Ты закрываешь. Понял?» Так мы и поступили: я открыл дверь. Заскакивающий Лёха опять столкнулся с наскакивающим Борькой: образовался затор. Я навалился на дверь, пытаясь затолкать кучу-малу внутрь. Мне это удалось. Было слышно, как матерится Лёшка, отбиваясь от оголодавшего борова. Затем раздался короткий визг и помятый Лёха выскочил за дверь.
– Серёга врёт, что поросёнка день не кормил, – прикинул запыхавшийся специалист. – Перчатку-то я из него достану, кажется, он её не жуя, сглотнул, а фартуку – каюк. Половину подола отхватил, свинья!.. Пойдём перекурим. Сейчас кровью изойдёт и ляжет.
Перекур начался с возлияния по поводу окончания середины работы. Через полчаса я едва уговорил Лёху идти разделывать тушу. Взяв у Пушка верёвку и повесив её на плечо, Лёшка, мотаясь из стороны в сторону, пошёл под моим конвоем в сарай. Вопреки оптимистичным прогнозам, Борька и не думал лежать, а беспокойно метался по своему закутку.
– Живучий, сволочь! – изумился Лёха. – Давай: ты открываешь – я заскакиваю!
На этот раз, чтобы повалить и зажать в углу болтавшегося в разные стороны Лёху, поросёнку пришлось повозиться дольше. Но сила солому ломит и запутавшийся в верёвке специалист оказался на полу. Борька моментально его оседлал и принялся жадно жрать фартук. Лёха, хладнокровно освободившись от пут, ткнул свиноколом под нижнюю челюсть охамевшую скотину. Борька, раскрыв в немом крике пасть, выплюнул в лицо малосъедобного Лёшки изжёванные лохмотья и обиженно отскочил в другой угол. Размазывая по лицу навоз со слюной и кровью, Лёха выпал из поросячьего загона.
– Людоед! – возмущался Лёха, выползая из сарая в сугроб. – Помоги встать, что-то у меня сил нет.
Я поднял его на ноги.
– Пойдём перекурим. Сейчас должен уснуть, – едва держась на ногах, Лёха побрёл в дом.
Бесцеремонно разбуженный Пушок, признался, что у него ещё неделю назад закончился комбикорм, и он уже три дня как боится заходить к взбесившемуся людоеду. Выпили за упокой хищника и побрели, поддерживая друг друга и цепляясь за меня, в сарай. Вопреки радужным тостам, Борька встретил нас угрюмым тигриным взглядом, сидя по собачьи на уже изжёванной в клочья верёвке. Только теперь я и Лёха обратили внимание на обглоданные доски загона. К двери в поросячий закуток мы подошли все вчетвером одновременно: мы с одной стороны, Борька – с противоположной.
