Глава II
Какие-то непонятки
Школа в Рябинках – это такой большой старый дом из старых бревен, в два этажа. Над широкой дверью табличка: «Школа им. пионера-героя Леонида Чижика».
Мы оставили велосипеды возле крыльца и пошли на задний двор. Там стоял здоровенный грузовик с березовыми дровами. Они были уже наколоты и на весь двор пахли березовым духом.
Водитель, как водится, сидел на подножке и ничего не делал, а возле машины суетился мелкий народ под руководством строгой дамы в очках и большой шляпе, которую она все время придерживала обеими руками, потому что ее с удовольствием теребил ветерок.
– Мэри Поппинс, – шепнул мне Алешка. – Она боится, что ее шляпу унесет юго-восточный ветер.
– Или северо-западный, – сказал я.
– Это наш директор, – строго сказала Танька. – Ее никогда никакой ветер никуда не унесет.
– Танечка! – обрадованно завопила дама. – Как вовремя ты появилась! Только на тебя одну надежда! Принимай командование! Выстраивай свой птичник! – Она поправила очки и шляпу и скрылась за дверью.
– А какой птичник? – спросил, оглядевшись, Алешка.
– Да вон возле машины галдят.
– Что-то не очень они на птичек похожи.
Танька рассмеялась. И объяснила:
– У них у всех птичьи фамилии: Галкин, Воронин, Уткин, Воробьев, Сорокин…
– А ты Журавлева, что ли?
– Почти. Скворцова.
Танька живо выстроила свой птичник в цепочку, и березовые полешки полетели в сарай из рук в руки. Мы тоже не остались в стороне.
– Нам много дров на учебный год нужно, – объяснила Танька. – В каждом классе по печке, печка в учительской, в спортзале, в музее, в буфете…
– Сделали бы отопление, – сказал я.
– Почти сделали. Нам выделили деньги, Ариадна Порфирьевна закупила все, что нужно – и топки всякие, и трубы, и батареи…
– А эта Ар… Андро… Андриана… это кто?
– Ариадна! Директор.
– Трудное имя, – вздохнул Алешка. – Как ты его запомнила!
– Семь лет запоминала! – засмеялась Танька и уронила полено мне на ногу. – Дольше, чем таблицу умножения.
– И чего? – спросил Алешка. И уронил другое полено. На мою другую ногу. – Чего с вашей котельной?
– А ничего! – Танька хмыкнула, а я успел отскочить. – Все это оборудование в одну ночь украли.
– Кто? – Алешка от злости уронил полено себе на ноги, но даже не пикнул.
– Откуда нам знать? Угостили сторожа сигаретой, он и уснул до утра. Участковый его сколько спрашивал: «Юра, припомни, кто тебе закурить дал?», а он одно и то же бубнит: «Темень была, не разглядел».
– Это какой Юра? – спросил я.
– Пеньковский. Тракторист. У него зимой работы мало, он нашу школу сторожит.
Мы с Алешкой молча переглянулись. То-то мне показалось, что дядя Юра какой-то грустный. И задумчивый. Правда, задумчивым он был всегда. Даже в дороге. Локоть на руль положит, голову ладонью подопрет – и думает. Однажды на птицеферму что-то вез и в задумчивости поворот проскочил. Так до самого райцентра ехал… в задумчивости. Но грустным мы его ни разу не видели.
– Перерыв, цыплята! – крикнула Танька. – Идите в буфет чай пить.
Пока весь этот птичий двор надувался чаем, мы с Танькой прошли в школьный музей. Там на самом видном месте висела увеличенная фотография пионера-героя Леньки Чижика, курносого такого пацана Лешкиного возраста. Может, чуть постарше. И все остальное было очень интересное. Во всю стену – карта партизанских действий; в стеклянных витринах – две пробитые пулями каски, обрывки ржавых пулеметных лент, позеленевшие патронные гильзы, автомат без приклада и без затвора. А в одном уголке – вроде партизанская землянка. Железная печурка, нары, застеленные хвойными лапами, столик на березовых чурбачках. На нем – коптилка из снарядной гильзы, помятый котелок, наверное, с кашей. На бревенчатых стенах развешано оружие. Конечно не настоящее, но очень похожее.
