– Итак? – спросила Моник. – Что тебе нужно такого, на что способен только великий художник вроде меня?
Я улыбнулся. Я не сомневался, что она попалась на крючок.
– Это. – Я бросил фотографию на ее компьютерный стол. – И это.
Вторая фотография.
Моник бросила беглый взгляд на фотографии, а потом посмотрела на меня, качая головой:
– Раушенберг и Джаспер Джонс. Я могу сделать каждую за неделю – и могу назвать четверых в городе, кто может это сделать. К тому же дешевле.
Я широко улыбнулся акульей улыбкой. Было заметно, что Моник стало не по себе.
– Я могу назвать семерых, почти таких же хороших, как ты, – парировал я.
– А пошел ты, Райли!
– Моник, я сказал почти. А ты знаешь, я не делаю почти.
Моник тоже взглянула на меня. Она увидела, что я говорю серьезно, и по какой-то непонятной причине это вызвало у нее улыбку.
– Знаю, – произнесла она более мягко, и от ее тона во мне закипела кровь. – Это одна причина, почему я с тобой мирюсь.
Она ничего не делала, просто смотрела на меня и улыбалась, но мне было впору бить копытом и храпеть.
– А другие причины?
– Деньги – это хорошо, – ответила она. – А ты никогда не проигрываешь.
Я сглотнул. Горло свело до боли.
– Что-то еще?
– Конечно. – Она улыбнулась с некоторым злорадством. – Когда-нибудь ты проиграешь. Я бы хотела это увидеть.
Ее слова меня задели. Какого черта?! Она хочет увидеть, как я погорю?
– Какого хрена, Моник! Почему?
Она дернула плечами, но продолжала улыбаться:
– Вполне естественно. Всем хочется посмотреть, как облапошат самоуверенного ублюдка.
– Самоуверенный ублюдок. Спасибо, это так мило.
– Зато точно. Только потому, что ты всегда находишь способ провернуть дело, то есть действуешь так, будто это данность. – Она с минуту молча смотрела на меня. Я не знал, хочется ли мне влепить ей оплеуху или поцеловать. Наверное, и то и другое. Потом она пожала плечами. – Во всяком случае, по большей части я хочу, чтобы ты продолжал выигрывать. Если только, – добавила она, поднимая идеальную, заляпанную краской руку, – на спор.
Теперь улыбнуться пришлось мне.
– Рано или поздно я это тоже выиграю.
– Не выиграешь. Не сумеешь. – Она щелкнула по двум снимкам пальцами, потом нахмурилась и наклонила голову. – Райли, тебя ведь обычно не интересует эта современная фигня. Что случилось?
На какой-то миг я переключился с Моник на желанную добычу.
– Что-то большое. Громадное, – сказал я. – Господи, Моник, когда я проверну это дельце – будь оно проклято! – все навсегда изменится. Это…
– Копия Джаспера Джонса изменит все навсегда? Райли, этого не может быть.
– Может, – возразил я. Я говорил в сильном возбуждении, и часть его, вероятно, передалась ей, потому что она стала покусывать губы и глаза ее округлились. – Эти картины всего лишь начало, подготовка почвы. Но к чему они приведут меня, Моник, что помогут мне осуществить эти две унылые современные работы… Господи Исусе, это будет что-то потрясающее!..
– Ох! – вскрикнула Моник.
Сам того не осознавая, я схватил ее за запястья и, наверное, сильно сжал их. Я отпустил ее руки.
– Это грандиозно, Моник. Офигенно грандиозно!
Она потерла свои запястья и снова посмотрела на фотографии, а потом дернула плечами. Легкая работа.
– Когда они тебе понадобятся?
Я натянуто улыбнулся:
– Скоро. Вероятно… через три недели.
– Вероятно?
Я покачал головой:
– График, в общем-то, не высечен в камне. Но… – Я вдруг вспомнил о важной части. – О-о! Вот… – Порывшись в кармане, я извлек две маленькие вырезки из утренней «Нью-Йорк таймс». Каждая вырезка была не больше полоски с частью заголовка и сегодняшней датой. – Это очень важно, – сказал я, передавая Моник две газетные вырезки.
