Он злорадно поглядел на корчившегося в агонии Серого, который почему-то уже не корчился и не истекал кровью, а преспокойно сидел на земле, подняв руку с пистолетом.
– Твой снайперок в котельной с открученной башкой лежит, – сухо объявил Каленый.
У Севера екнул кадык, глаза испуганно заморгали, как у перетрусившего подростка.
– Стволы в землю! Или кишок не соберете! – прорычал Толян.
Одно за другим черные дула медленно поползли вниз, боясь все же опуститься до конца.
– Амба! – довольно осклабился Толян, выхватывая зубами сигарету из пачки. – А теперь колись, сука! Откуда борзоты набрался? Кому надо? Чья затея?
– Махамбетова, – выдохнул Север.
– Да неужто! Старик умом двинулся, да?
– Н-не знаю. Он мне сказал…
– По чесноку ответишь – не убью.
– А, сука… м-мать… Булат!
– Хм! Булат?
– Хотел Директора с казахами стравить! Ты ж его любимчик. Я б тебя грохнул, а все стрелки на Тимурыча. Аванс отвалил щедрый. Нам-то один хрен, что вы, что степняки – от кого пулю в спину получать!
– Со снайпером сам придумал?
– Да.
– Дурак! Пулемет бы лучше взял.
Толян сплюнул Северу под ноги.
– Бог видит, Толян, не хотел я твоей смерти! Сам ты до этого дерьма довел!
– Короче, чтоб через два дня деньги за груз были у Директора. А нет – будем с тобой разговаривать по-другому. Понял?
– М-м…
– Исчезни!
Север с опустошенным видом начал поворачиваться к машинам.
– Погодь! – улыбнулся Толян. – Щас фейерверк будет.
Каленый достал мобильник и что-то мягко сказал по нему загадочным полушепотом.
Со стороны завода щелкнуло. Взорвалась шина одной из иномарок. Щелк! Вторая. Щелк! Треснули стекла.
Когда обе машины пришли в жалкий вид, Толян бросил Северу в лицо рублевую монету.
– На автобус!
Север, стиснув зубы, зашелся бессильной витиеватой матерщиной.
– А все-таки, шеф, как ты узнал про западню? – спрашивал Сашок, когда они мчались в кабак праздновать победу.
– Я те сто раз уже рассказывал!
– Оно-то понятно! А главный источник?
– Это только я и Директор знаем, понял?
– По-онял…
Толян подумал, что надо будет попросить болвана состряпать какую-нибудь безукоризненно убедительную ложь.
«Как бы Директор не заподозрил чего…»
Он закрыл глаза под тихий бархатный баритон Круга. Впервые за долгое время у него было право не думать ни о чем.
Последний росс
– Не-ет, не согласен я с вами. Ра-ди-каль-но! – говорил Борис Генрихович, опять неумело забрасывая удочку. – Россия, которую вы рисуете… Слушайте, ну вы же знаете, что тот же Пушкин для публикации писал одно, а в переписках своих личных совсем другое. Вы вспомните его строки: «И нежно чуждые народы возлюбил! И мудро свой возненавидел!» Мудро! И это писалось, когда, как нам сейчас кажется, Россия пребывала на пике своего процветания и могущества. Ненавидеть ее было мудро! С чего бы?
– Для меня русофобия Александра Сергеевича не секрет, – брезгливо промолвил Аркадий Романович, скорбно глядя на искрящуюся рябь. – Пушкин и не такое писал. Особенно, когда страдал желудком в ссылке.
– Вот, вот! Любой, кто тогда жил и мыслил, видел, на каких ничтожных ниточках держится все это хваленое благополучие.
– И что же для вас Россия, уважаемый Борис Генрихович? – Аркадий Романович с высокомерной заинтересованностью поднял свои ястребиные брови.
– Все просто. Мы гибрид Европы и Африки. Народ, ставший жертвой тяжелейшего климата и огромной территории, в которую вцепился и с которой не знает, что делать.
