– То есть Гитлер нам подарочек сделал?
– Б-безусловно! Повелся как дур-рак!
Василий Палыч, стоически вытерпевший первые тирады Бориса, стукнул по столу ослабшим кулаком.
– Подарочек! Те сколько лет было, когда война началась?
– Мне? Я т-тогда еще не…
– Вот то-то и видно, что не!
– Василий Палыч, что бы вы мне щ-щас…
– Ты отца своего застал?
– Что бы вы мне щас не р-рассказали про немцев, я со всем соглашусь. Да, расстреливали! Да, вешали! Все правда, все было! Вот т-только надо немножко вглубь вещей смотреть, понимаете? Мир – он… н-не двухмерный!
– В глубь он смотрит, м-мать…
– Да-да, именно так. Двадцать тыщ т-танков против немецких четырех. Это что? Это для обороны с-столько сил? Г-гитлер охр-ренел, когда ему сказали! Он еще потом перед Маннергеймом оправдывался!
– Двадцать? А почему не тридцать? – рыкнул Иван Петрович. – Не сорок, а?
– Читайте! Больше чит-тайте, господа! Учение – свет.
– Тебе рассказать, какой нам Гитлер подарок сделал? – перешел в наступление Василий Палыч. – То, что я вот этими глазами видел под Калугой в сорок первом?
В беседку зашел Коля и хмуро шепнул на ухо Василию Палычу, что мать не велела ему больше пить водки.
– Все, иди, иди! Не мешай… Контролер!
– Коль! – рявкнул Иван Петрович. – Подожжи! Как ты относишься к идее, что не Гитлер на нас хотел напасть, а наоборот?
Коля искренне пожал плечами.
– Вы, с-сударь, употребили запрещ-щенный прием, – зловеще промолвил Борис Генрихович, поднимая палец.
– Ну-ка, ну-ка?
– Какое вы… ты имеешь пр-раво, использовать р-ребенка в споре?
– Что?! Коль! Тебе сколько лет?
– Тринадцать.
– Это ребенок?
Коля двинулся к дому, ускоряясь с каждым шагом. Бухтение в беседке приобрело угрожающий характер.
– Я сказал: «нефформир-ровавшаяся лищность». Я не сказал: «непол-лноценный», – донеслось до Колиного слуха. – Вы э-элементарных слов не знаете!
Потом он услышал одно из тех слов, которыми любят щеголять в школе разные идиоты.
Через минуту Борис Генрихович, проклиная всех вокруг, с разбитым носом вываливался из беседки и, шатаясь, плелся к калитке, яростно рассекая воздух кулаком.
– Чернь! Чернь ч-чернос-сотенная!
– Уползай, пока жив! – рычал ему вслед Иван Петрович. – С-сука…
Дед с отсутствующим, безмятежным видом наливал себе новую стопку.
Знакомство
Толян, подперев бока руками, задумчиво разглядывал свои приобретения, стоящие на фоне огромного камина в гостиной. Превратить камин в музей случайных вещей не получалось. Большинство экспонатов были слишком крупные, иные, как, например, глиняная посуда, смотрелись убого.
Постепенно до него дошло, что никакого применения всему этому древнему барахлу в его доме быть не может. Его можно было разве что сдать в музей или спрятать на чердаке, как это сделал Моисеич.
Толян страшно не любил чувствовать себя дураком. Но сейчас он стоял перед фактом: только идиот мог как мальчишка натаскать домой со свалки вещей и совершенно не знать, что с ними делать.
Полусгнивший мушкет на стену не повесишь. Облупившийся Будда мог быть изготовлен сорок лет назад в Ташкенте.
«Козел!» – разбито прошептал Толян. – «На ко-ой? Еклмнэ…»
Он чувствовал, что больше не сможет заявиться к Моисеичу и потребовать с него долг. Это будет уже настоящее срамное шакальство. А бог не фраер.
Он выматерился и пошел в ванную
Помлев в джакузи и выкурив сигарету, Толян еще раз критично осмотрел свои «сокровища». Потом без колебаний побросал глиняные плошки обратно в коробку. Деревянные фигурки и Будда тоже отправились на выброс.
