На завтрак была тыквенная каша. Собственно, она же была на обед и на ужин. На Рилмоковом огороде выросла почему-то только здоровая тыквища размером в три его головы. Остальные посадки мирно засохли, хотя Рилмок исправно их поливал. Правда, были ещё крыжовник и смородина, но из них каши не сваришь. Рилмок пересчитал свои сбережения, понял, что на молоко и тем более на мясо катастрофически не хватает, и уныло поплёлся варить осточертевшую тыкву.
Сняв с огня котелок с мутно-жёлтым варевом, Рилмок снова заглянул к кхаре. Та спала. Юноша не решился её будить и начал завтрак в одиночестве. Но, видимо, запах еды всё-таки достиг ноздрей кхары, потому что с тюфяка донёсся тихий стон. Рилмок вскочил, подхватив котелок с остатками каши, и подбежал к раненой. Она умудрилась практически сесть на постели и в упор глядела на Рилмока единственным глазом. Он поёжился. Жуткий глаз, казалось, смотрел прямо в его душу и тем не менее сквозь него, как будто он был прозрачным. Кое-как оправившись от неприятного чувства, Рилмок положил на тарелку каши, протянул её кхаре и отошёл на пару шагов. Кхара удивлённо посмотрела на содержимое тарелки, осторожно зачерпнула ложкой малюсенькую порцию и отправила в рот. Через секунду её уже выворачивало жёлто-зелёной желчью прямо на пол перед постелью. Тарелка отлетела в сторону, и каша желтоватыми сгустками повисла на стенах и полках. Кхару рвало долго и мучительно, пока не кончилась желчь. Ещё минуту она мучилась пустыми спазмами и, наконец, затихла, свесив голову вниз. Рилмок в ужасе вжался в стену. Он судорожно соображал, что делать. Главное, что вроде бы не открылись раны и не пошла снова кровь, но чем кормить пациентку теперь стало абсолютно непонятно. Каша, конечно, не изысканные донные уточки, но больше ничего нет. Крыжовник Рилмок твёрдо решил не предлагать.
– Это что за дрянь? – прохрипела кхара, как следует отплевавшись. На её лице остались следы рвоты. Рилмок осторожно обтёр её рот и щёки влажной тряпицей и вздохнул:
– Тыквенная каша.
– Перепрела и сгнила?
– Нет. – Рилмок удивился. – Только выросла.
– Значит, в вашей глуши даже тыквы ядовитые.
– Почему ядовитые? Я всё время ем эту кашу…
– Святой. – Кхара скорчила нечто, напоминавшее ухмылку. – Аскет и мученик. Я знаю, некоторые из вас сходят с ума и добровольно отказываются от пищи или едят всякое дерьмо типа цикад. Я этой вашей религии не придерживаюсь.
– Да, я понимаю, – Рилмок покаянно опустил плечи, – но у меня больше ничего нет. Только смородина и крыжовник.
– Не усугубляй страдания, – наставительно подняла палец кхара, – я лучше от ран сдохну.
Рилмок заметил, что говорить его пациентке стало легче, она даже пыталась шутить.
– Вы не умрёте от ран, – твёрдо сказал он, – вам уже значительно лучше, я вижу. Вчера вы даже сесть не могли. Ещё несколько недель, и вы полностью поправитесь…
– Кхары без пищи могут прожить две недели, – сообщила та, – без воды значительно меньше, но вода-то у тебя, надеюсь, есть?
– Вода! Да-да, конечно! – Рилмок мысленно обозвал себя тупицей. – Сейчас принесу. Горячей, холодной?
– Любой.
Рилмок приволок с кухни чайник с почти остывшей водой, и кхара жадно припала к носику. Глотательных движений она не совершала, казалось, вода просто льётся струёй ей в горло. Напившись, она поставила чайник на пол, стараясь не попасть в лужу рвоты, откинулась на подушку и удовлетворённо выдохнула:
