– Тогда получится грязь.
– Что такое грязь?
– Влажная земля.
– Я еще никогда не видел грязи.
– Да, не видел. Пока не видел.
Когда я показала ему фотографию ласки в одной старой энциклопедии, он ткнул в нее щупальцем и сказал:
– Ооооо! Длинномышь!
Это навело меня на мысль научить Борна читать, вот только он додумался до этого сам. Когда мы играли в прятки, я иногда обнаруживала его согнувшимся над грудой брошенных книг, а из его головы свисало щупальце с огоньком на конце.
Он с одинаковой охотой читал любые тексты, при этом его многочисленные глаза бегали туда-сюда по страницам книги, поставленным на пюпитр. Я очень сомневалась, что для чтения ему в самом деле требуются глаза или свет, однако делая что-либо, он любил подражать мне. Может быть, думал, что с его стороны будет невежливым читать в темноте, да еще и без глаз.
Правда заключалась в том, что я не знала, ни о чем он думает, ни каким образом, только отвечала на его бесконечные вопросы.
Как-то я показала ему «лабораторный» бассейн Вика. Я любила этот бассейн; наверное, это означало, что я любила и самого Вика. В потолке над бассейном имелся световой колодец, ведущий к самой вершине Балконных Утесов. Он так и оставался в крыше, Вик только замаскировал его с помощью своих обманок.
Когда солнце стояло в зените, свет падал в бассейн золотисто-зелеными волнами, как будто мох и лишайники, росшие наверху, смешиваясь с солнечными лучами, превращались во что-то совершенно новое. Свет этот переливался на живых нитях, с которыми работал Вик, и можно было видеть плавающие пылинки, случайного водяного жука или бабочку, а также парок над водой, завивающийся колечками, как побеги папоротника.
Следовало только привыкнуть к запаху химикатов, добавлявшему влажному воздуху пряную нотку. Не важно, чем они отдавали, сладостью или кислотой, их запах всегда был острым. По утрам Вику требовался свет, чтобы кормить свое густое, разбухающее и мерцающее варево и получить из него несколько жуков или еще что-нибудь. Наше дерьмо и моча также служили «пищей» бульону, но основной запах давали водоросли, торф и кое-какие реагенты. Я давно привыкла к нему и даже находила приятным.
В трясине бассейна извивались угреподобные твари, поверхность рассекали плавники невиданных рыб, чтобы снова уйти в глубину.
– Что такое плавательный бассейн? – спросил Борн.
– Это место, где люди… плавают.
– Но он полон отвратительных вещей! Отвратительные вещи живут в нем. Совершенно отвратительные. В самом деле отвратительные.
«Отвратительный» стало с недавних пор любимым словечком Борна, которое он вставлял повсеместно.
– Главное, не трогай все эти отвратительные вещи, даже если голоден, – я мягко вытащила его щупальце из воды, куда оно погрузилось уже на дюйм.
Я понятия не имела, какое действие окажут на него химикалии. Не хотелось мне, и чтобы Борн кормился Виковым сырьем, которое, чего доброго, могло бы ему прийтись по вкусу.
– Плавательный бассейн – это место, полное отвратительных вещей, в которых людям нравится плавать, – подвел итог Борн.
– В общем и целом, – хихикнула я. – В реальном мире ты их почти не встретишь.
И тут же пожалела о своих словах, которыми дала Борну понять, что мирок Балконных Утесов – не реальный. Что мы живем в пузыре времени и пространства, который в любую минуту лопнет.
Выводила я его и наружу, на балкон, но с этим было сложнее, поскольку Борну для его же безопасности требовалась маскировка. Я отыскала шляпку с цветочками и побуревшим от засохшей крови пулевым отверстием. Прибавила большие «фирменные» солнечные очки. Что до одежды, выбирать пришлось между синей простыней и черным вечерним платьем, которое я раскопала в полузасыпанной квартире. Оно было изъедено молью и сильно выцвело, сделавшись, скорее, темно-серым, но я предпочла платье: во-первых, мне все равно некуда было его надевать, а во-вторых, оно оказалось велико на несколько размеров.
