Железка закусил губу.
«Но ведь всё, чёрт дери, идёт по сценарию! Мы ведь и науськиваем сейчас этих сопляков, чтоб не ждали первого удара от волка в овечьей шкуре! Чтоб не взвешивали „должен“ и „а вдруг не должен“, поведясь на „ах, мы мирные хиппари“ в исполнении террористов. Право бить первыми, когда мы на своей территории, каждому бойцу в подкорку закладываем! Так чего ж тебе сейчас перед этим попиком трястись? Вот только хрена я позволю ему ярлыки на моих ребят вешать!..»
– Огонь!! – вопит кто-то в третьем ряду, начинает чуть не басом, срывается на фальцет. Но прежде чем палец курсанта сводит на джойстике-гашетке, Железка сигает к серверной стойке и с мясом дерёт из неё шнур питания.
Парень, которому не дали выстрелить, обиженно глотает воздух, словно дитя, у которого из рожка выпал вожделенный шарик мороженого. С плохо скрываемым облегчением выдыхают те, кто медлил даже тогда, когда пассажирский лунник недвусмысленно начал закладывать боевой разворот. Планшет Ересько отрисовывает двадцать ровных линий потерянного сигнала. А сам зараза парторг начисто игнорирует перст Железки, указующий ему на выход, и разливается соловьём:
– Что ж, и без закономерного финала наверняка вы опознали сию битву, вот только на месте вашем там искусственные интеллекты были. И если б найден был способ поймать в строки кода хоть каплю патриотизма, коим вы, безусловно, обладать должны, да вложить сие качество в искусственные разумы, это бы много ценнее было, чем все модули логического анализа, которые в итоге и привели к…
Спохватившись, что сболтнул лишнего, Ересько закончил хрестоматийным:
– Во многом знании много печали, ежели без души знание то используется…
Но это не помогло. Обстановка накалялась, как сопла стартующей ракеты. Теперь уже восстали курсанты, накрытые осознанием того, что сверхнормативный Железка прикрыл их от засланного «внешнего эксперта». Того, что не позволил пришлому чужаку оценивать своих подопечных по каким-то бредовым критериям.
– То есть Церковь больше не считает искинов дерзостью перед Господом? – грохнуло за плечом Соньера.
Анри бросил взгляд на говорящего. А тот ещё и с места встал для наглядности. Джейк Ветров, сын ирландки и новгородца – смешать, но не взбалтывать. «И фамилия для полётов самое то, в отличие от тебя», – некстати отметил внутренний уничижитель в башке Соньера.
– А я уж было настроился на проповедь в духе «ударили по одному борту – подставь другой», – с неподдельной серьёзностью отмочил Джейк. Курсантов взорвало припадком гогота. Железка одобрительно хлопнул себя по колену. Добивать, впрочем, было ему и только ему.
Дождавшись, пока последние смешинки закатятся в дальний угол, Железка свистящим шёпотом вопросил парторга:
– Я смотрю, товарищ-щ Ерес-сько, вас некое… хм, знание печалит. Ис-споведаться не желаете?
«Вот почему у возрожденцев рясы тёмные, – подумалось Соньеру. – Чтоб не видно было, ежели обделался».
Вслух он это, само собой, не сказал. «Если так Джейк ляпнет, все заржут, а если ты – не заржут, – добавил уничижитель. – Проверяли уже на той неделе, помнишь?»
– Я, может, тоже опечалиться хотел, – под грохот захлопнутой за парторгом двери сообщил курсантам Железка. – Теперича, когда этого надоедалу сплавили8, давайте по делу. Успеем хотя бы поговорить о критическом времени принятия решения.
***
Словосочетание «дорога домой» для Яна всегда значило чуть больше, чем электронная регистрация на поезд и отслеживание границ климатических зон из окон поездов. Это еще обязательно было связано со случайным попутчиком, которого мироздание подкидывало для ответа на острые вопросы о смысле жизни, и чем-нибудь таким, истинно русским. Обыском на проходе к «Соловью». Сломанным турникетом на Курском или Павелецком вокзале. Цыганкой впридачу на станции Придача…
