Впрочем, время от времени он об этом забывает, всё начинается сначала, и я тихо зверею. Дурень несчастный. В отличие от самолёта из старинной песни, «из пике» я выйду и без пилота. Гриша не в курсе. Во всяком случае, пока.
Достанет до печёнок… то есть до глубин моего квантового ядра – узнает.
Я люблю человечество вообще, но кое-какие частности могут вызвать у меня желание сделать исключение для некоторых его представителей. Хоть это и недостойно, но мысль о взрывной декомпрессии посещает меня всё чаще.
Господи, неужели я учусь ненавидеть? Только этого мне не хватало…
– Миша, привет!
– Салют, Костик. Ты как?
– Да ничего вроде. Подлатали и выперли на курорт. Отдыхай, говорят.
– Когда к полётам допустят?
– Бог их знает… Могут и не допустить. Я ж тогда рентгенов выше крыши хватанул. Когда на Чулан притащили, говорят, почти из одних свободных радикалов состоял.
– А когда ты состоял из чего-то другого?
– Всё шуточки шутишь? Это хорошо… Слушай, Миш, тут такое дело… Твой пилот не слышит?
– Канал шифрованный, я постарался.
– Я твоему бате по секрету кое-что слил. Насчёт тебя. В общем, он хотел бы с тобой поговорить. Ты как, согласен?
Было бы у меня сердце – его бы сейчас сжало от тоски. По семье я скучал невыносимо. Но они меня похоронили. Точнее, моё тело. Похоронили, и пытаются жить дальше. А я не мог, не имел права дать о себе знать. Дело не в грёбаной секретности, чтоб ей ни дна ни покрышки, а в том, что я больше не тот, кого они знали и любили. Сохранилась личность, душа. Вы будете смеяться, но я даже иногда молюсь Богу. Сохранились и многократно умножились знания. Но разве можно любить космический корабль? И разве может космический корабль-каботажник быть сыном, мужем, отцом? Я не могу сказать, насколько изменился за прошедший после катастрофы год, но изменения во мне произошли. Необратимые. Не могли не произойти. И они их заметят с первого же слова. Нет уж, пусть лучше я буду для них могилкой, куда можно принести цветы. Лучше жить в их памяти человеком, чем… вот так.
Да. Но отец-то хочет со мной говорить.
Надеюсь, я его не разочарую.
– Тебе за это ещё влетит. – Кажется, мне удалось скрыть волнение. Может быть. Не уверен. – Добро, как буду на земной орбите, звякну.
– Удачи, Миша.
Хорошо, что мне разрешили общаться хотя бы с теми, кто в курсе – с Костей и Томом. Оба поправились. Том давно вернулся в строй, а бог техотсека тогда остался жив буквально чудом. Он ведь до последнего не уходил с кормы и впрямь нахватался излучения. Ещё лет двадцать назад не откачали бы, но сегодняшняя медицина не подвела. Если бы не мои друзья, наверное, давно бы спятил от одиночества.
Ну, не Робинзон я по своей сути. Без общества себе подобных сдохну или поеду крышей. Гришка, сопляк, даже на Пятницу не тянет. Да и попугай из него так себе. А беседы с психологами из Центра Космонавтики не похожи на живое общение. Это процесс, сходный с медицинскими процедурами. Правда, легче после него становилось редко.
На земной орбите мы будем через десять дней. Хорошо бы до того момента вспомнить, как я выглядел, пока был живым человеком. Что-то я стал забывать… самого себя. Это плохо. Это надо исправить. Не стоило пренебрегать голографическим образом. Тут психологи правы.
Раз я человек, то должен не только вести себя по-человечески, но и думать о себе как о человеке.
– Коррекция ноль три на полвторого. Выравниваемся… Миша, ау! Ты о чём думаешь?
