Стоп! Камеры!
Там же, походу, видно, кто, кого и за что убил.
И там, сука, убийца точно не я.
Но только тот, кто Лёху и Платона прихлопнул об этих самых камерах, тоже не дурак, не забыл. А если забыл, то он ваще дурак.
Нет, человек, провернувший такое, явно учел все малейшие детальки. А видео с камер, совсем не малейшая, а огромная, доказывающая улика, против которой ни один судья и прокурор не пойдёт. И если меня на той, сука, камере нет, как убийцы, а есть только как жертва, то вопрос бы вообще отпал сам собой. Если только сучок, который постарался провернуть кровавое своё дельце, не отключил все камеры в тот самый момент.
Эх. Ладно.
Пошарил ладонью по периметру, нащупал застёжку, открыл ящик.
Прислушался. Так ли тихо, как кажется. Слух у меня острый, ночью в своей камере я различал много разных звуков. Кому-то тишина, а мне – ночная жизнь заключённых и охраны. В той тишине много чего можно расслышать. Кто читает, перелистывая страницы. Кто дрочит, а кому-то повезло больше, есть дежурная задница. Кто плачет, кто вздыхает, а кто притаился, так же, как я, слушает.
Вот сейчас слышу отдельный звук, совершенно четкий. Я медленно выбрался из ящика. Замер на полу под кроватью. Снова прислушался. Так и есть – шаги. Словно крадётся кто. Что-то скрипнуло. Человек неосторожен, пуглив, делает резкие движения. Приближается к спальне. Уже совсем подошел.
Если это он убийца, то нужно быть готовым. У него, наверное, пушка или нож, а у меня ничего – только руки и ноги. Надеюсь справиться малым.
Если видел меня на камерах, то знает где я и идёт доделывать незавершенное.
Тогда почему так суетливо?
Нет, это не убийца.
Лежу под кроватью, притаился, не двигаюсь. Вижу в полутьме, дверь медленно открывается. В черноте проема – кроссовки Найк белым пятном разрезали темноту и вызвали улыбку на моих губах…
– Что-то долго ты? – говорю из-под кровати.
Человек нагнулся, заглянул.
– Ну, ты, мужик, даёшь, ни на день тебя нельзя оставить.
Костя.
Он подал мне руку, потянул, и я вылез из-под кровати.
– Какого хрена ты тут делаешь? – спрашиваю удивлённо.
– Ящик вспомнил. Подумал, вдруг ты в него залез, да выбраться не смог.
Я усмехнулся. Вот это я понимаю – друг.
– Как ты вообще сюда попал? Там же легавые, наверняка, все опечатали и патрульных оставили.
– Ну, точно не через главный вход, что я дурачок, что ли? Через забор перелез, – усмехается в темноте.
– Трёхметровый? – с сомнением глянул я. – Это что, мы сейчас через забор полезем? Что-то я не готов.
– Полезем, Федя, ещё как полезем. Ты же не хочешь на зону, и я не хочу.
Вздохнул обречённо, тут он прав на все сто. Хошь не хошь, а от страха тюрьмы, куда надо и не надо полезешь. Вон, в фильме, который я раз двести смотрел, Энди Дюфрейн сквозь коллекторную трубу с дерьмом пролез, так на свободу рвался. А тут какой-то всего лишь трёхметровый забор. Да не вопрос, как два пальца об асфальт.
Бесшумно двигаемся по дому. Кругом тишина мертвая. Через заднюю дверь выбрались во двор, на противоположную от главных ворот сторону.
– Ты, я смотрю, навыков конспирации не растерял ещё, – шепчу Косте.
– Пока тебя дождешься… на пейнтбол с пацанами ходим, пострелять-то хочется. Ну, и на охоту пару раз в год, – шепчет.
Крадёмся, две темные фигуры меж деревьев. Дошли до стены, там приставлена лестница.
– Ни хрена се, ты что лестницу припер? – удивлён я.
– Пришлось, – усмехается гордо, – давай, ты первый.
