Впрочем, я бы не стал верить Томасу. У него тоже с головой не все хорошо.
Картины были цветными и черно-белыми, яркими и не раскрашенными, угловатыми и уродливыми, прекрасными и пленительными. Ну, большинство из них, исключая, разве что, трупы, которых Лео, как и раньше, старательно выводил в своем блокноте.
В конце концов, рисунков стало столько, что невозможно было уснуть – звук перелистывающихся страниц будил всякий раз, стоило кому-то из творений дяди Лео появиться у дверей. Сперва мы терпели это, а потом Папа сжег их всех в камине. Всех, кроме ангела – тот успел выпорхнуть в окно и с тех пор, иногда его можно увидеть на шпиле Дома под лунным небом.
Это случилось за несколько дней до того, как дядя Леонард пропал. Мы нашли его раскрытый блокнот на лестнице, ключ от мастерской на вешалке, а его пальто и белый шарф в корзине для грязного белья. Астрид долго винила отца за тот поступок, когда он избавился от рисунков, но тот так и не признал свою вину, считая, что в Доме и без того слишком мало места. Он иногда бывал упрям, кстати говоря.
Никто не искал пропавшего художника, решив, что тот отправился в очередное путешествие за вдохновением, да так и остался на дороге. В любом случае, он никогда не любил Дом, и куда бы он не ушел, там ему намного лучше.
Стараюсь пройти комнату дяди Лео, как можно скорее. Не хочу встречаться с его работами, если им снова придет в голову оживать.
…Тогда, в камине, рисунки сгорели быстро, а на утро Папа и дедушка выносили полные ведра золы, в которых отчетливо можно было увидеть обугленные кости.
2
До кафетерия можно было бы добраться и по лестнице, но как только Рейнхольд представил себе, сколько пролетов ему предстоит преодолеть, и сколько сотрудников Клиники встретить, ему сразу же стало не по себе. Он уже трижды нажал на кнопку вызова служебного лифта, и теперь покачивался с каблука на носок, в томительном ожидании. Шестнадцать этажей – это перебор. Он всегда считал, что хватит и четырех. Во всяком случае, наземных. То, что находится глубоко в земле, не учтено даже на планах здания. И добираться туда еще сложнее, чем выехать из города, где через каждые двести метров стоят блокпосты военных. Если, конечно, ты не обладаешь необходимыми документами. А среди персонала Хранителя, таких документов не слишком-то много.
– Доброе утро, герр Кестнер, – полноватый уборщик, с лицом хронического алкоголика отсалютовал ему шваброй, – Уже готовы к работе?
– Доброе утро, Ферн, – улыбнулся Рейнхольд, освобождая дорогу, – Да-да, рад вернуться на старое место.
И какого черта все в Клинике такие любопытные и приторно вежливые? Неужели здесь нет старой-доброй ненависти между коллегами, тайной злобы на вышестоящие чины и зависти к высоким окладам? Конечно, нет. Клиника платит всем столько, сколько нужно для полнейшего молчания. Наверное, большинство сотрудников даже не знают, где они работают на самом деле, когда выносят утки, подтирают полы и разглядывают пришельцев через камеры видеонаблюдения.
Со звоном открылись створки лифта, и Рейнхольд шагнул внутрь. Пахло моющим средством и дорогим одеколоном. Наверное, так было всегда, но сейчас Кестнер поморщился. Что-то сегодня ему явно действует на нервы. Может, сказывается кофе, а может – ощущение того, что все идет неправильно и совсем не так, как должно. Он уже испытывал нечто подобное больше полугода назад, и вот, полнейшее дежавю. Вероятно, нечто такое чувствует преступник, сбежавший с места преступления, не успев, как следует, замести за собой следы.
